Изнанка миров

Не выдерживают даже опаленные солнцем астланцы. Их смуглая кожа облазит, и тела покрываются волдырями. Ксатмек кричит на них, запрещая обливать себя водой из бурдюков.

Наконец, солончаки пройдены. Под копытами верблюдов — белый песок, мягкий и податливый. Кое-где растет верблюжья колючка. Подъем на каждую дюну отнимает много времени. Караван замедляется. Один из погонщиков сходит с ума. Ксатмек перерезает ему горло ножом и сцеживает кровь в бурдюкиз верблюжьего желудка.

Я впервые сам совершаю Переход. Начинаю подозревать, что заблудился между мирами. Чувствую, как воняет мое немытое тело, болит копчик, плавятся от жары мозги. От белизны барханов начинаю слепнуть.

Горная гряда Чапультепек возникает на горизонте так неожиданно, что я принимаю ее за мираж. Когда понимаю, что это реальность, и мы почти дошли, нас окружают Дети Самума.

Их две дюжины. В черных бурнусах, перепоясанных пулеметными лентами. Верхом на лошадях и в двух джипах. Ксатмек достает нож и ощеривает красные зубы. Он пил кровь. Дети Самума смеются.

Я поднимаю руки. Спешиваюсь. Отцепляю от седла тяжелый свинцовый ящик, и мы вдвоем с астланцем тащим его к джипам…

Астлан

До паромной пристани я добрался на лодке, а дальше пошел пешком. Было семь часов вечера, и с парома сходила толпа крестьян с плантаций. Я, в своих старых джинсах и потертой кожанке, с портфелем в руке, легко влился в этот серый поток. Крестьяне, еще недавно пасшие коз в предгорьях Чапультепека, а сегодня вынужденные по двенадцать часов в день возделывать хлопок на плантациях Монсальвата, не обратили на меня никакого внимания.

Когда-то на северном берегу озера Хочимилько была рыбацкая деревушка. Теперь рыба здесь не водилась, и домики на сваях стояли пустые, мертвые, с темными окнами и прохудившимися крышами. Чтобы убедиться, что за мной не следят, я свернул с понтонного дебаркадера на узенькие мостки и минут пятнадцать блуждал по закоулкам деревушки. Кое-где между домиками еще висели дырявые сети. К сваям были привязаны полузатопленные пироги. От воды пахло гнилью.

На землю я сошел в зарослях тростника, держа портфель над головой и промочив ноги до колен — но зато был абсолютно уверен, что меня никто не видел. Выбравшись из болотистой почвы на асфальт, я зашагал к поселению.

Панельные бараки я обошел стороной и направился по утоптанной тропинке к окраине. Домики тут были глинобитные, некрашенные и небеленные, в загонах паслись ламы, а на огородах астланцы выращивали маис. Светила луна на беззвездном небе, в окнах домов не было ни огонька, и на узкой окраинной улочке было пусто и тихо, и только где-то совсем рядом шелестела сельва, да изредка лаяли собаки…

У нужной мне калитки я помедлил и, еще раз оглядевшись, вошел внутрь. Из собачьей будки донеслось угрожающее рычание, и выбрался, звеня цепью, уродливый пес с обвислой шкурой.

— Тихо, Тескатлипока, — сказал я и вытянул руку. — Это я.

Молосс обнюхал мою ладонь и негромко гавкнул. Тут же отворилась дверь глинобитной хижины, и в дверном проеме показался Ксатмек.

— Сколько здесь? — спросил Ксатмек, раскрыв портфель.

— Четверть миллиона тхебесских фунтов.

Ксатмек поморщился. Руки у него были в ружейном масле, а вороные волосы были схвачены на лбу плетеной тесемкой.

— Я же просил сеннаарские доллары, — сказал он.

— Не привередничай. С каких пор Итцкоатль не принимает фунты?

Ксатмек захлопнул портфель и поставил его на стол. На столе лежал разобранный штурмгевер и два рожковых магазина.

— Вчера сожгли Теспайокану, — сказал он. — Звено драконов выжгло плантации хлопка вместе с крестьянами. Клан Патекатля планирует рейд возмездия на Ареймех. Итцкоатль обещал помочь ему людьми и оружием. Нам нужны доллары, что купить еще «стингеры», Раххаль!