Изнанка матрешки. Сборник рассказов

Поразмышляв, я придумал кое-что. И дальнейшие мои действия получились простыми и сознательными. Найти у мамы ленту – дело одной минуты, я её повязал на голову. Получилось красиво. Под ленту воткнул перо из папиного письменного прибора – яркое и длинное, неизвестно чьей птицы, зато я чем-то стал походить на попугая. Кривляясь перед зеркалом, намазал себе нос губной помадой, щёки тенями, остальные части лица припудрил. Оделся так, чтобы в глаза всем бросалась нелепость одеяний.

Нажал на кнопку телепоратора и подержал её как никогда долго.

Моё желание зафиксировали датчики, передали на необходимые системы, отметили координаты возвращения, сопоставили их с теми, где я находился в данный момент, и – я опять объявился утром этого бесконечного для меня дня в своей комнате.

В ней царили тишина и покой. Сюда ещё не добрался ни один из двойников, а Ведущий спал себе за ширмой и ничего ещё не знал.

Да… Странным, длинным и неожиданным оказался день с возвращением. Нас, конечно, предупреждали, но одно – слышать, а другое – участвовать самому.

Поев и побродив в одиночестве, я от нечего делать взял голографический аппарат для съёмок. Он, в конце концов, достанется мне. Вот и решил рассмотреть его получше. Интересно же!

Вот тут-то как снег на голову, как коршун на утку, как волк на бабушку, как… в общем, откуда ни возьмись, налетел на меня какой-то двойник, выхватил из моих рук аппарат, прижал его к груди и забился в угол. Сумасшедший какой-то. Может быть, не я?..

Я презрительно фыркнул на него, хотел ему что-нибудь сказать, но вспомнил: только молчанием могу добиться задуманного. Потому сжал зубы и губы и сел в другой угол, чтобы как следует посмотреть на всех себя со стороны и, может быть, понять, кто я есть такой на самом деле со своей же точки зрения.

Выдержал я часов до трёх. Ну, скажу, занятие! Всё время хотелось высказаться, вмешаться или выпалить нечто какое, чтобы знали и помнили меня. А на себя насмотрелся на всякого и, честно говоря, ничего такого особенного не нашёл. Ни плохого, ни хорошего: во всех возвращениях такой же, как есть. Бегаю, кричу, смеюсь, ем и пью. Но чтобы присесть, задуматься о чём-нибудь, поговорить с самим собой о серьёзном – так нет этого.

Так что часа в три пришёл к выводу – пора заканчивать возвращения. Вернул перо на место, отмылся в ванне и завалился спать до завтра, до обыкновенного дня.

На этом закончился для меня первый в жизни день с возвращением.

А картинку, начатую папой, я дорисовал до Тридцать Третьего, и храню.

А Н Д Р Е Е В К А

(реальность)

Дело было к вечеру. Иван Лукич, привычно сунув между коленей шишковатую трость, сидел у дома на скамейке. Он щурил глаза, словно пытался увидеть что-то вдали, грел пальцы рук в утлой своей бородке и неторопливо рассказывал:

– Село-то наше? – тянул он каждое слово, как будто вспоминал текст полузабытой песни. – Какое же это теперь село? И не деревенька даже, а так себе, выселок. А когда-то и взаправду было село. Большое, не вру. Во-он там оно было… – Иван Лукич коротко ткнул костистым кулаком в сторону картофельного поля и помолчал, вспоминая, должно быть, что-то.

– А там, где могилки, церковь стояла. А как же селу без церкви? На то оно и село-о. Есть церковь, так значит – село. А нет её – деревня деревней. Так-то было… А сколько народу в нашем селе проживало! Не вру, но ещё до войны дворов сот пять, считай, стояло. Или поболе того. Это потом уже… – Старик призадумался, шевеля губами, сухие щёки его дрогнули, как от боли. – Уже потом, кого в Гражданскую, а многих в Отечественную поубивало. Как теперь говорят, ушли, мол, и не вернулись. Да и больно возвращаться-то, некуда было… Да-а… И все, ушедшие-то, Андреевы по фамилии. Не вру. Потому и село прозывалось Андреевкой. Да и сейчас так зовётся, хоть Андреевых тут я да бабка моя остались…

Из ворот важно вышел мордастый кот, легко вспрыгнул на колени хозяину и громко замурлыкал. Иван Лукич умиротворённо поморгал глазами, отодвинул от себя трость, давая коту простор.