Изнанка гордыни

Они ковыряются долго. Очень долго. Не меньше десяти минут. Я отползаю к дальней стене сарая и сижу там тихо, не дыша. Потом замок все же щелкает. Скрипит дверь, на утоптанную землю ложится прямоугольник света. Лучи солнце отливают кровью.

Они идут ко мне, переговариваясь на своем картаво-шипящем языке.

— Не подходите, — беспомощно говорю я. Рука сжимает ручку кувшина — невеликое, но все же оружие.

Они ржут и скалятся, снова бубнят на анварском. Я узнаю одного — тот самый мерзавец, что облапил меня на тракте. Сальные глазки, щербатая ухмылка в пегой бороденке, вонь немытого тела.

Бандиты набрасываются одновременно, не успеваю даже поднять свое оружие — кувшин вырывают из рук. Трещит платье. Я взвизгиваю, брыкаюсь, вырываюсь. Чья-то рука вцепляется в волосы, тянет назад. Жесткие в мозолях пальцы, щиплют и сжимают грудь. Один удерживает меня за руки, второй подхватывает за бедра, тискает ягодицы. Совсем близко мелькает заросшая жестким волосом щека, и я вцепляюсь в нее зубами. Слышу возмущенный рев, потом удар в живот выбивает весь воздух. Беспомощно раскрываю рот. И нет сил что-то сделать.

Они опускают меня на кучу гнилой соломы. Глотаю воздух, пытаюсь и никак не могу вдохнуть. Щербатый задирает юбки.

И боль…

Унижение и боль.

Долго.

Он заканчивает, встает, снисходительно похлопывает меня по животу. Небрежно оправляет одежду и отходит.

Сквозь слезы плохо видно, мир расплывается. Неужели все закончилось?

Как ответом “нет” место насильника занимает другой — низенький и плотный.

Я хочу умереть. Боги, дайте мне умереть!

Элвин

Истошный женский крик застал меня уже на подходе к разбойничьему лагерю. Я рванул со всех сил, протискиваясь сквозь заросли. Деревья расступились, и я вылетел на поляну. Закатное солнце освещало хижину и пару криво сколоченных сараев. У кострища сидело с десяток бородатых, замызганных хмырей, вооруженных чем попало. При виде меня мужчины заволновались и потянулись к оружию.

Большая ошибка. Безоружных я еще мог бы оставить в живых.

Сдавленные стоны подсказали, где следует искать пропажу. Франческа лежала на охапке сена, над ней сверху, слегка приспустив штаны, пыхтел здоровенный бугай. Она уже не кричала, только всхлипывала.

Опоздал.

В сарае находилось еще двое. Один удерживал тонкие запястья девушки, второй просто развалился рядом.

Нет, я не убил их. Только оглушил. Они не заслуживали легкой смерти.

Насильника все же проткнул шпагой. Побоялся иначе задеть девчонку. Громила захрипел и повалился на Франческу. Стащить его с несчастной получилось лишь со второго раза — подонок был тяжелым.

— Нагулялась? Посмотрела мир? — зло спросил я. И осекся, увидев ее лицо.

Беглянка мазнула по мне безумным, затравленным взглядом. От лифа платья остались одни лохмотья, под глазом чернел здоровенный синяк, руки и ноги также покрывали синяки и ссадины. Россыпь свежих мелких кровоподтеков — следы от пальцев, наливалась на груди.

— Франческа?

Она отшатнулась от протянутой руки и поползла назад, поскуливая, как дикий зверек. От ноги к кольцу в стене тянулась толстая, проржавевшая цепь, из тех, что надевают на каторжников.

Франческа доползла до стены, чтобы вжаться в заросший паутиной угол. Я подошел ближе, и она зажмурилась, попытавшись прикрыть от меня голову, словно боялась, что я сейчас ударю. Я опустился рядом, завернул девушку в плащ. Обнял, преодолевая сопротивление. Она сначала заверещала, потом успокоилась и поникла.

Пока я сжимал ее в объятиях, гладил по голове, по спине и пытался совладать с приступом гнева — тяжелого и темного, Франческа сидела обмякшей куклой — безучастная, словно все происходящее вокруг ее не касалось.

— Эх ты, — выдавил я. И замолчал.

Ни демона не умею утешать. В Братстве не принято утирать друг другу сопли. Покажешь больное место, и милые родственники с радостью поспешат по нему пнуть. От души.

Но кое-что я все же мог для нее сделать.

Я встал. Откатил троих ублюдков, чтобы уложить их рядом. Двое по-прежнему были без сознания. Тот, которому я проткнул легкое, еще дышал — тяжело и со свистом. Крепкий парень.

— Франческа.

Она не ответила.

Я взял девушку за плечи, тряхнул. Голова безжизненно мотнулась. Остекленевший, направленный внутрь взгляд мне совсем не понравился.

— Смотри! Нет, не надо уходить в себя, смотри на меня, смотри на них.

Казалось, она не слышала, тогда я потянул ее за волосы, принуждая поднять голову.

— Вспоминайте, сеньорита. Вы — Франческа Рино. Вы не склоняетесь и всегда даете сдачи. Вот трое подонков, которые сотворили с вами это, и они еще живы. Хотите, чтобы я сделал с ними что-нибудь в ответ?

Франческа молчала.

— Может простить их? Оставить, пусть живут? В духе квартерианских заповедей.

Если бы она сказала “да” или промолчала, я бы тогда, наверное, отпустил ее. Отправил обратно папаше Рино с письменным извинением и хорошим отрядом наемников для охраны.

Губы Франчески шевельнулись. В глазах зажегся знакомый огонек:

— Нет, — тихий шепот, похожий на шелест листьев.

— Не слышу. Громче!

— Дай мне кинжал!

Этого я не ожидал.

— Хочешь сама?

— Да!

Будь я проклят, если стану ее отговаривать!