Изменить одиночеству

Разумеется, им только казалось, что их встречи остались тайной для соседей. Но Диму любили, ситуация с Кирой и Машей становилась для многих все очевидней и неприятней. И Кира была не из тех женщин, с которой другим хотелось бы пообщаться. Даже ради удовольствия «раскрыть жене глаза». А Василиса, которая никогда особенно не наряжалась, не красилась, не кокетничала с мужиками и не раздражала хвастовством, не вызывала у других женщин зависти. Это значит, что сплетен у дворовых бабушек практически не было. Только деликатная информация на ухо.

Так продолжалось три года. В этом переплетении четырех судеб не изменились внешне только Дима и Василиса. Светлые глаза у обоих стали еще мягче и добрее. Кира подурнела: лицо и некогда аккуратная фигура стали абсолютно бесполыми. Не каждый выдерживал ее колючий взгляд. А жесткий рот и агрессивно выдвинутый вперед подбородок делали ее особенно отталкивающей. Голос у Киры теперь был громкий, резкий, она не говорила, а заявляла, поучала. И она была совершенно одна. Ни подруг, ни просто знакомых для обычной соседской болтовни. Маша очень вытянулась. На худом бледном лице трагически темнели глаза. Она редко улыбалась даже отцу. И Дима, глядя на Машу, обреченно думал о том, что это его главная миссия: нести вахту при драме дочери, которой он не смог обеспечить нормальную жизнь. Для этого нужно было так много: выбрать ей нормальную мать. Он страховал, как мог, свою девочку на границе безумия ее матери. И все равно чувствовал себя предателем. Ведь у него, в отличие от Маши, было тайное убежище. У него был близкий человек. И к нему, наконец, пришла любовь. Та, которая навсегда и не зависит от расстояния.

Дима ценил и боготворил свою Василису. Его отношение стало для нее самой большой болью. Ей разрывала сердце мысль о великой несправедливости. Нельзя людям, связанным таким чувством, расставаться. Видеться тайком и урывками. Это убийство их предназначения. Но Василиса все знала о Маше и Кире. Она тоже не видела другого выхода. А Дима пытался скрывать от нее свое тревожное ожидание. Он постоянно был готов к новым страшным открытиям и ударам. Деградация Киры была слишком очевидной. И такой же неизбежной казалась Диме собственная казнь за слишком яркое счастье.

Нельзя таким невинным и простым людям, как Дима, судить о собственной вине перед остальными. Потому что они по открытости и беспомощности непременно свою казнь притянут. Беда случилась. Ничего Дима не уберег на границе Машиной драмы. Зря лишил себя теплых дней и ночей. Три года великой любви вытекли сквозь пальцы, как мгновение, не смягчив зловещий рок.

В тот день Дима не мог ни на чем сосредоточиться на работе, неважно себя чувствовал. Он все чаще и болезненнее ощущал свое сердце. И приехал раньше домой. И не удивился, когда группа возбужденных соседей у подъезда повернулась к нему. Они явно его и ждали. Что произошло в семье Димы, люди поняли из обрывочных фраз Киры и полицейских. Кира вызвала полицию и заявила, что Маша ее избила, возможно, хотела убить. По ее звонку прибегала и классная руководительница Маши. Когда полицейские, опросив мать и дочь, учительницу и соседей, уехали, Кира с учительницей вывели Машу и увезли куда-то в такси. Участковый сказал, что повезли к психиатру.

Через час, когда Дима уже места себе не находил в пустой квартире, жена и дочь вернулись. Маша молчала и смотрела мимо отца, она не плакала, но была смертельно бледной и совершенно ко всему равнодушной. Кира, напротив, была оживлена и активна. Она горела желанием поделиться своей версией событий. Дима прервал ее рассказ сразу. Проводил Машу в ванную, подождал, пока она умоется, предложил поесть. Девочка отказалась. Затем Дима уложил ее спать, сел у кровати, тихо приговаривая что-то ласковое и глупое, чтобы она уснула. Маша прямо и неподвижно смотрела в потолок. Затем шепнула:

— Это все неправда, папа.

— Я знаю, детка. Все будет хорошо. Я с тобой.

Когда Маша уснула, Дима вошел в спальню к Кире, закрыл за собой дверь.

— Рассказывай.

И Кира рассказала, как она сделала Маше замечание из-за очередной провинности, а та вдруг на нее набросилась, сбила с ног, начала душить. Кира показала царапину на руке — от ладони до локтя. Она вызвала полицию, все рассказала, настояла, чтобы Машу поставили на учет в детскую комнату. Затем свозила дочь на прием к районному психиатру. Маша никому не сказала ни слова, что говорит о ее неадекватности. Кира была полна решимости поставить девочку на психиатрический учет, возможно, отправить на лечение в стационар.

Дима слушал спокойно. Жена и не догадывалась, что его сердце сейчас может выбить ребра и полететь горящим снарядом в ее голову. В том, что она говорила, не было и капли правды. Он очень хорошо представлял себе, что произошло. Но все проверил: задал ей несколько уточняющих вопросов. Кира отвечала так же прямолинейно и нагло, как говорила с полицией. Но Дима — не мент. Он хороший и опытный журналист. И вышел к ней с разговором, имея улики про запас.