Измена. Знаем всех поименно

Молиться им надо на Сталина… Беглые правители Польши, совершив еще в 1939 году сверхмарафон по маршруту Варшава — Люблин— Бухарест — Париж — Лондон, отъевшись на чужих хлебах, стали давить через английский МИД на премьера Черчилля, чтобы он добился у Сталина согласия на их возвращение к власти в Варшаве. Премьер долго сносил домогательства дезертиров и своего МИДа, но, в конце концов, не выдержал и 7 января 1944, когда русские полки под командованием великого русского поляка Рокоссовского, давя немцев, уже рвались вперед, Черчилль направил в МИД записку для сведения шантажистов-марафонцев. Он писал: «Без русских армий Польша была бы уничтожена или низведена до уровня рабского положения, а сама польская нация стерта с лица земли. Но доблестные русские армии освобождают Польшу, и никакие дугие силы в мире не смогли бы этого сделать… Поляки, должно быть, очень глупы, воображая, что мы собираемся начать новую войну с Россией ради польского восточного фронта. Нации, которые оказались не в состоянии себя защитить, должны принимать к руководству указания тех, кто их спас и кто предоставляет им перспертиву истинной свободы и независимости».

В конце ноября 1939 года началась финская война. Млечин клеймит нашу армию: «неудача»… «плачевные итоги»… «позор на весь мир!» Он, видите ли, уверен, как уверен тот же лысенький умник Радзинский, что мы хотели завоевать всю Финляндию, «присоединить ее к Советскому Союзу» (с. 258, 410), и потому «советские войска получили приказ выйти на границу со Швецией и Норвегией» (с. 296). Где этот приказ? Неужели до сих пор не рассекречен?

А вот, говорит, когда война уже шла, на одной «вечеринке» Сталин произнес людоедский тост: «Пока мы убили в Финляндии шестьдесят тысяч человек. Надо убить остальных, и дело будет сделано» (с. 296). Это что ж была за «вечеринка»? А та самая, о которой мне уже приходилось упоминать: «дружеская вечеринка 21 января 1940 года по случаю дня рождения Ленина» (там же). Можно ли вообразить себе большее тупоумие или лживость, чем превращение даты смерти в дату рождения? Вот именно так Млечин извратил и нашу цель в Финской войне: хотели, мол, захватить, присоединить, «но финны не пожелали отказаться от независимости и отстояли свою страну» (283, 292).

Да если бы мы хотели завоевать Финляндию, то могли бы сделать это если уж не в марте 1940 года, когда дорога на Хельсинки была открыта и финны запросили мира, то очень просто — в 1944 году, в пору высшего могущества и славы нашей Родины, когда битые финны расплевались с немцами и вторично капитулировали перед Красной Армией.

Наша цель была — отодвинуть границу от Ленинграда, за что мы до начала войны предлагали финнам вдвое большую территорию, а также получить военные базы. И мы всего добились. Где же тут «неудача», «плачевный итог», «мировой позор? А он все пыжится: «Сталин повелел считать Финскую кампанию победоносной» (с. 317). Повелел!.. Она и была такой, ибо армия выполнила поставленную задачу, все цели были достигнуты, все задачи решены, все выгоды получены.

Прежде чем обратиться к писаниям Млечина о Великой Отечественной войне, следует раскрыть одну его гайну. О начальной поре войны он пишет: «Линия фронта быстро отодвигалась на Восток» (с. 562). Вдумайтесь: отодвигалась от чего? Конечно же, от Германии, от Берлина, от новой имперской канцелярии Гитлера, от министерства пропаганды Геббельса. Вот из Берлина, скорей всего, из окна министерства пропаганды Млечин и смотрит в подзорную трубу на свою родину, на Великую Отечественную войну и в меру своего плоскоумия старается все охаить, извратить, оболгать, а оккупантов — обелить: он и слов таких, как «фашист», «гитлеровец», «захватчик» не употребляет. И фашисты у него не захватывают наши города, а только берут.

Подзорную трубу направляет, прежде всего, на Ворошилова: «В двенадцать лег он пошел в земскую школу, где проучился два года. На этом его образование завершилось. Больше никогда и ничему не учился. И не подозревал, что нуждается в продолжении образования» (с. 6). Какой прозорливец! Знает даже, что подозревал или не подозревал человек сто с лишним лет тому назад. Но в то же время, какое душевное простофильство: он уверен, что учиться можно только в МГУ, как сам учился, или в МГИМО, как отчим. Будто и не слышал, допустим, о Горьком или Шолохове с их трех-четырехклассным образованием.