Измена. Мой непрощённый (СИ)

— Но… разве в Грузии есть клиники…? — пытаюсь противиться.

— Причём здесь Грузия? Я про Израиль! — заявляет отец, — Связи мои выходят далеко за пределы родной страны. Хотя, и здесь есть доктора наивысшей квалификации!

Я соглашаюсь:

— Конечно.

— Один из таких, — продолжает отец, — Уехал отсюда в Израиль. Но я не сержусь на него. Мне ли сердиться? Чьи сыновья разлетелись по чужим странам?

Он замолкает, а затем говорит:

— Но это не меняет моего отношения к тому, что ты натворил.

Я жмурюсь от яркого света. От того, каким ярким становится свет!

И, возможно, впервые за всю свою жизнь, отвечаю ему:

— Я люблю тебя, папа.

О стекло бьются белые хлопья. Зима! Первая, порознь. Смотрю на свой дом на другом конце улицы. Украшенный яркой гирляндой. Раньше я вешал её вместе с сыном. А теперь? Кто помогает ему это сделать?

Оставаться на месте нельзя. Иначе я долго не выйду из ступора. И я отъезжаю, врезаясь колёсами в рыхлый дорожный настил.

[1] Сулели — в пер. с груз. дурак, глупец.

Глава 2. Настя

За окном вечереет. Ночи зимой длинные. И это мне на руку! Витя теперь закрывает свой сервис чуть раньше. Потому, что он знает, что на ночь я не останусь. Поначалу считал, что я замужем. Но я однажды рискнула ему рассказать! Что в разводе, и что у меня есть двое детей.

Он воспринял не просто стоически. Он был рад!

— Я всегда мечтал о семье. Настоящей семье, — поделился со мной наболевшим.

— У тебя ещё есть шанс обзавестись ею, — брякнула я, имея ввиду его собственный шанс. Стать отцом, чьим-то мужем.

Но Витя воспринял по-своему. Глаза загорелись в вечерней прохладе каморки.

— Правда, есть? — повторил он с надеждой.

И мне ничего не осталось, как тихо кивнуть и прижаться к нему своим жарким расслабленным телом…

Единственный яркий фонарь освещает парковку у сервиса. Там написано «Только для клиентов». Но ведь я же клиент? И мой красный Фиат, чуть присыпанный снегом, стоит одинокий и ждущий.

Витина старая Хонда сломалась. Он и есть настоящий сапожник! У которого нет сапог. Чужие он с лёгкостью чинит, а на свои времени нет. И потому Витя ходит пешком.

Смешной он! Наивный. И в этой наивности есть что-то детское. И я в который раз думаю, уж не сглупила ли?

«Не сглупила», — твердят его руки. Лаская меня, не по-детски. Совсем по-мужски! И губы, сухие горячие, жмутся к чувствительной впадинке на сгибе локтя.

— А Деня хочет машины чинить, представляешь? — говорю я зачем-то.

И чувствую, как замирает рука у меня на плече.

— Хорошее дело, — отзывается Витя, — И прибыльное! Мастера на вес золота. Это я тебе, как специалист по подбору кадров, говорю. Найти хорошего мастера — это как алмаз отыскать в груде камней.

— Его отец так не думает, — произношу с сожалением.

С тех пор, как я приоткрылась ему, стало чуть легче. И теперь я могу говорить, не таясь.

— А кто он, твой бывший? — интересуется Витя, впервые за всё это время.

— Директор ЗАО «Картон-Полиграф», — я вздыхаю. Когда-то давно эту фразу я произносила с гордостью.

Витя какое-то время молчит, а потом обнимает меня ещё крепче.

— Дурак, вот он кто, — говорит, накрывая меня своей тяжестью.

— Почему дурак? — вопрошаю игриво. Удивляясь, что могу вот так преспокойно, говорить об Илье, пребывая в объятиях Вити.

— Потому, что тебя упустил, — шепчет мой пылкий, мой юный любовник.

И там, внизу, где наши тела жмутся друг к другу, я ощущаю, как он напряжён. Словно беседа о бывшем его завела.

— А если бы я была замужем? — я верчусь, не давая ему разомкнуть свои бёдра.

— И? — ему удаётся, и палец уже между ног. Или… это не палец.

— Ты бы спал с замужней? — упираюсь ладонями в грудь, — Может, тебе не впервой?

Меня накрывает какая-то ревность. Чувство, что кроме меня, на этом скрипучем диванчике он отымел сотню разных автовладелиц.

— Такое со мною впервые, — шепчет он, не давая мне выползти. Не давая его оттолкнуть!

Я извиваюсь, пока его хваткие пальцы ни ловят запястья. Вжимают в подушку с обеих сторон от лица.

— Будешь послушной девочкой? — шепчет он и сверкает глазами. Так близко, что я выдыхаю:

— А если не буду?

Он делает ловкий захват и прижимается пахом ко мне, обездвиженной и обнажённой. И от «твёрдости» этих объятий из груди вырывается стон.

— Тогда мне придётся тебя изнасиловать, — слышу вполуха. А внизу, между тем, ощущаю толчок…

— Ааах, — позволяю проникнуть в себя, расслабляюсь.

Губы Виктора в то же мгновение приникают в ответном порыве. Он движется точно, уверенно. Меняет ритмичность, попутно лаская губами доступные шею, ключицы и грудь…

Всё изумительно! Только вот скрип. Что звучит так тоскливо и жалобно! Точно кошечку тянут за хвост. Решаю молчать. А в следующий раз предложу включить музыку. У него же есть ноут? Если своей не найдётся, то я поделюсь! Принесу «романтик» из любимых…

И в тот же момент меня осеняет! Ведь у нас могут быть разные вкусы? Когда мне было 17, то Виктору 7. И хиты моей собственной юности для него — прошлый век. Вот, умора!

С этой мыслью я чувствую выплеск. И тут же пытаюсь изгнать его прочь.

— Ты презик надел? — шепчу раздражённо.