Изгой

Планы изменились. Клэр и Дики прошли в гостиную, где было еще больше желтых цветов, а Тамсин так и осталась стоять в холле. Кит пошла к себе наверх, но по дороге в свою комнату остановилась в коридоре и села на стул с высокой спинкой, на котором никогда раньше не сидела. Перед ней была картина, изображавшая ребенка, который играл с собакой. Справа от Кит был коридор, ведущий в ее комнату, слева — лестница, а сама она находилась посередине — ни там, ни там — и просто ждала.

В холле Тамсин медленно сняла свои перчатки. Зазвонил телефон. Она взяла трубку.

— Гилфорд, 237?

Это была Мэри Наппер, сообщавшая, что они не смогут прийти на обед, потому что неожиданно домой приехала Джоанна. Им очень жаль. Не успела она положить трубку, как позвонила Дора Каргилл, чтобы сказать, что и она, и муж неважно себя чувствуют и прийти не смогут. Потом еще звонили дворецкий Тернбуллов, Дэвид Джонсон, Притчарды. И всем было ужасно жаль.

Подали обед. Все семейство сидело на одном краю стола. Говяжий бок на блюде, рассчитанный на шестнадцать человек, экономка и служанка смогли внести только вдвоем. Они поставили его перед Дики. Тот взял разделочный нож.

Служанка задержалась, чтобы убрать со стола лишние приборы, а когда закончила, подняла голову и поймала взгляд Дики. Она не ожидала, что он будет смотреть на нее, но, когда заметила это, не отвела взгляда, и он опустил глаза первым.

Вошла экономка с овощным гарниром.

— Просто поставь это, — сказала Клэр, — мы сами справимся.

Та поставила блюдо на стол рядом с ней, после чего вышла и закрыла за собой дверь. Воздух в столовой был теплым и неподвижным.

— Знаете, — сказала Тамсин, — я по радио слышала, что последний дождь был еще шестнадцатого июня.

— Да, ужасная сушь, но я и представить себе не могла, что это продлится так долго, — заметила Клэр.

— Сад выглядит совершенно увядшим.

— Все что могли, мы для него сделали.

— Для грозы не хватает влажности.

— Конечно не хватает, ведь все время было так сухо.

Такой обмен фразами между Клэр и Тамсин продолжался еще какое-то время, порой к ним присоединялся Дики, и они, все трое, обменивались улыбками, улыбками, не имевшие никакого отношения к разговору.

— Еще достаточно тепло для купания, — сказала Кит. — Можно я после обеда пойду поплаваю?

— Говорят, что высыхают даже резервуары с водой, — сказал Дики, не отрываясь от своего занятия. Руки у него очень болели, но он все равно продолжал резать мясо.

— Ну, я все-таки надеюсь, что не дойдет до нормирования подачи воды, — откликнулась Клэр.

— Мама, можно я поплаваю?

— А помнишь, как в тридцать восьмом запрещали принимать ванну?

Тамсин засмеялась. Кит уже начала отчаиваться. Может быть, они просто не слышат ее?

— Я спросила, можно мне после обеда поплавать?

Дики, Клэр и Тамсин замерли, дружно повернулись к Кит и посмотрели на нее. Затем все продолжилось.

— Робинсы разговаривали с мальчиком, который по вторникам приходит к ним за овощами, так вот он сказал…

Кит встала, а они сделали вид, что не заметили этого. Она стояла и смотрела на них. Она подумала, что могла бы рассмеяться. Ей действительно хотелось посмеяться над ними, над тем, что они ведут себя глупо, как школьники, над тем, что они так низко поступают с ней, но на самом деле ей было не до смеха. Она оттолкнула назад свой стул и вышла из комнаты.

Она шла наверх, чувствуя, как в груди разрастается горячий комок, это ощущение все усиливалось, и она понимала, что это невыплаканные слезы. Она пришла в отчаяние от накатившей безысходности, от того, что не должна плакать, не должна думать о том, что ее близкие ненавидят ее, о том, что может сделать ее отец, застав ее одну. А еще она думала о Льюисе, о том, что он сделал, о том, как ему было больно, о том, что у него не осталось ни малейшей надежды… Она не будет думать обо всем этом, она будет сильной, она все вынесет, она спрячет свою боль, она будет отважной. Отважной девочкой, но не хорошей. Она добралась до двери своей комнаты, вошла внутрь и закрыла дверь.

Кит опустилась на пол у своей кровати и начала расставлять лежащие стопкой пластинки. Она аккуратно брала их и старалась не думать о том, что мир жесток и расколот, о том, что она одинока и тоже расколота, и некому ей помочь. Никто не вызывал доверия, и она чувствовала себя слабой, лишившись надежды. Ее слезы были горячими, они обжигали глаза, она злилась, неловко пытаясь удержать слезы и не справляясь с этим.

Дверь открылась. Кит вскочила с пола. Это была ее мать. Клэр стояла на пороге, держась за ручку двери и как бы не решаясь войти. Она огляделась, и, поймав ее взгляд, Кит почувствовала, что к ней вторглись и что ей почему-то стыдно за свою комнату.

— Ты поедешь в Сен-Фелисите раньше, — сказала Клэр. — И можешь оставаться там два года. Я звонила им перед обедом. Поезд в среду. Домой на каникулы мы тебя не ждем. В конце твоего пребывания там тебе будет почти восемнадцать. Все понятно?

Кит с сожалением смотрела на свою мать. Она осталась верна себе.

— Отлично, — откликнулась она, — но не кажется ли тебе, что, когда я уеду, наступит твой черед, мама?