Изгнанник из Спарты

Он оперся о пол. Опять оттолкнулся. По его лбу тек пот. Из носа струилась кровь, тоненькие алые линии прочертили подбородок вниз от уголков губ. Но юноша все же встал, встал на ноги посреди гробового молчания. Это было непостижимо, ибо человеческий дух, возвысившийся над измученной, истерзанной плотью, превозмогший боль, страх, тоску, преодолевший даже смерть, - это, по меньшей мере, чудо.

Аристон, шатаясь, сделал несколько шагов и налетел на потного палача. Рука юноши метнулась к рукоятке кинжала, сверкнуло лезвие. Зажав кинжал в руке, Аристон подошел к обугленному, окровавленному, сплошь переломанному живому существу, которое когда-то было человеком, женщиной.

-.Арисба! - прошептал он. - Они не будут... не будут больше терзать тебя. Я... не позволю. Ну, скажи им правду. Ты же знаешь... я не спал со своей матерью. Я порвал на ней одежду. Вот и все. Все! Я думал... это ты... Было темно. Очень темно. Ну, скажи им...

Лицо Арисбы исказилось. В глазах отразилась бездонная ненависть.

- Нет, спал! - взвизгнула она. - Я тебя видела. Ты был голый. А она лежала сверху с задранной юбкой. А ты...

И тут Аристон яростно, вслепую взмахнул кинжалом. Но мгновенный, неестественный прилив сил, вызванный ужасом, отчаянным сознанием того, что нужно напрячься, вдруг кончился. Лезвие кинжала вонзилось в покрытую волдырями, почерневшую, исполосованную, искромсанную плоть меньше чем на полдюйма. Аристон вытащил кинжал из раны и тупо уставился на его кончик, с которого капала кровь. Потом попытался воткнуть его себе в грудь, но тоже безуспешно. У него не осталось сил.

Здоровенный палач навалился на него и вырвал кинжал.

Затем оба палача поглядели на Теламона и кивнули бритыми головами на умирающую девушку.

Стратег медленно склонил свою голову. Дело было проиграно, безнадежно проиграно. Каждый жест Аристона убеждал судей в его виновности, в том, что он совершил невероятное святотатство. Спорить было не о чем. Лучше облегчить рабыне ее страдания.

Один из палачей убил Арисбу мастерским ударом кинжала. Она умерла так скоропостижно, что из ее груди не успел даже вырваться последний крик, а раздалось только бульканье, и тут же все смолкло. Эфоры и свидетели потупились. Теламон имел право осудить ее на смерть. Она была рабыней, он спартанцем.

Сохраняя полное спокойствие, Теламон поднялся на

ноги.

- Благородные эфоры! - почти ласково произнес он. - Мой дорогой буагор криптеи, калокагаты! У меня есть предложение. Вы не будете спорить, что я сослужил кое-какую службу нашему полису. Я прошу вас позволить мне в последний раз доказать мою преданность великой Спарте и не дать попрать ее честь. Мой сын осужден, хотя никто не может сказать, виновен он или нет. Разве гомойои, стратег или даже эфор способны распознать, что было на уме у этой бедной, сумасшедшей развратницы? Я думаю, она лгала. Если б вы знали... благородную Алкмену, как знал ее я, вы бы поняли, что столь чудовищное святотатство было противно ее натуре. Но пусть все останется как есть! Да будет

так...

- Дорогой буагор, - продолжал Теламон, - я хочу заключить с тобой сделку. Я откажусь от всех обвинений, выдвинутых против тебя и твоего человека, и дам в награду два таланта серебра, дабы возместить нанесенную вам обиду. А вы, с разрешения благородных эфоров, не будете возражать против передачи сына в мои руки. Я сам назначу ему наказание. Вы знаете меня, знаете, как мне дорога честь. Я не подведу вас!

Перимед улыбнулся. Он выиграл. Причем победа была полной. Он не только спас жизнь себе и Ксанфу, но и разбогател!

- Я согласен, великий стратег. ТВОЯ честь никогда не

подвергалась сомнению. У меня нет возражений, - сказал он.

- Калокагаты, благородные эфоры, вы даруете мне это право? - спросил Теламон. Главный судья нахмурился.

- Мой дорогой стратег, - осторожно начал он, - а ты знаешь, каково наказание за это... за это тяжкое преступление?

- Да. Такое преступление карается смертью, - ответил Теламон. - Но если я знаю закон - а я думаю, что знаю, - то там не говорится, как именно следует казнить человека в подобном случае. Я прав?

Главный эфор еще больше нахмурился. Взгляд его потускнел и обратился вовнутрь, словно высматривая что-то в себе.

- Да, -наконец произнес он, - там не определено, как именно следует привести в исполнение смертный приговор. Даже великий Ликург не допускал, что спартанец способен на столь невыразимую непристойность, а посему не стал уточнять. Что же ты предлагаешь, благородный стратег?

- Чтобы вы позволили мне и... моему сыну в последний раз послужить полису. Отдайте его под мою охрану, и я позабочусь, чтобы он выздоровел, чтобы раны его затянулись. Затем, когда в Спарту снова придет весна и прекрасный таргелион украсит землю цветами, мы оба отправимся на войну. Он будет в первых рядах. И из первой же битвы ни он, ни я не вернемся. Клянусь честью воина!

- А как же приговор суда? - встревоженно спросил главный эфор. - Нам нужно его записать, иначе народ решит, что власти оказано неуважение! А этого мы не можем допустить, ибо...