Изгнание из ада

Из сорока шести мужчин и пятидесяти четырех женщин, услышавших перед эшафотом инквизиции приговор «виновен в жидовстве», четверо мужчин и четыре женщины были удавлены гарротой, а затем сожжены на костре. Остальным даровали жизнь. Вот по какой причине родители Мане и находились теперь в Лиссабоне, выкупленные, но не свободные. Живые, но мертвые. Им запрещалось покидать город Лиссабон и его окрестности. И вменялось в обязанность оплатить судебные издержки (3018 мильрейсов), иными словами экспроприацию, ведь конфискованное состояние, включая дом, склад, движимое имущество и т. д., оценили в 5018 мильрейсов, из коих 2000 мильрейсов Священный трибунал удержал в качестве залога, который перейдет к нему, если в десятилетний период они покинут окрестности Лиссабона. Далее, их приговорили к ношению sacos benditosи к регулярному посещению святой мессы по воскресеньям, причем прежде они должны являться к священнику, дабы засвидетельствовать свое присутствие. Наконец, в назначенные дни им надлежало посещать seminario geral,школу католического вероучения, и регулярно сдавать экзамены.

Спустя шесть месяцев Гашпар Родригиш подал прошение о возврате ему права родительской опеки над собственными детьми. Прошение подписал отец Антониу, священник церкви Санта-Маринья, с примечанием: «Учитывая многократно сломанные и теперь неподвижные пальцы на правой руке сеньора Гашпара, последствие третьего допроса с пристрастием». Отец Антониу подтвердил также, что Гашпар Родригиш и Антония Соэйра регулярно ходят к исповеди, каждое воскресенье принимают святое причастие, в церкви и за ее стенами носят sacos benditosи по всем вопросам католических догматов демонстрируют отличные знания. Прошение удовлетворили. Затем Гашпар Родригиш от своего имени и от имени жены обратился к инквизиции с ходатайством освободить их на три недели от посещения seminarioи святой мессы, дабы они могли в королевской больнице насладиться привилегией лечения различных немощей, каковые все были «последствиями допросов с пристрастием» во время тюремного заключения. Отец Антониу и doutorАлвару Фрейташ подтвердили, что просители выказали наилучшие намерения принести пользу приходу, «коль скоро лечение споспешествует приведению их в должное состояние». Ходатайство, к коему были приложены 800 мильрейсов, было удовлетворено.

— Воспитанник Мануэл!

— Да?

— Ты был учеником, который по праву возбуждал самые лестные надежды. Самые лестные. Не забывай на жизненном своем пути, что мы старались привить тебе!

— Я не забуду, отче!

— Благословляю тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

— Аминь!

Мане сел в карету. Солнце садилось, когда он прибыл в Лиссабон. Мане был готов к жизни в смерти, когда снова увидел женщину и мужчину, своих родителей. Они располагали тремя неделями. Тремя неделями для отъезда в новую жизнь.

Только сейчас Виктор разглядел, что Хильдегунда молилась. Во всяком случае, так выглядело со стороны. Опустив голову, небрежно сплетя руки, она стояла возле дерева в загадочной молитве. Потом подняла голову и попросила у Виктора глоток вина. Виктор подал ей бутылку. Хильдегунда на миг подняла ее вверх, словно чокаясь с деревом…

— Это кровь, какую мы, зеленые, проливаем за вас, за деревья… — Виктор.

Хильдегунда поднесла бутылку к губам и поперхнулась.

— К чему такая ребячливость! Здесь, под этим деревом, мы похоронили Манди.

— Насчет Манди я понял, но — похоронили? Не понял.

— Да, Манди. Нашего кота. Он умер, и мы похоронили его вот здесь. Два года назад. Как поступают с мертвым животным, бок о бок с которым прожито много лет? Я имею в виду…

— Ты много лет жила бок о бок с мертвым животным?

— Знаешь, в самом деле удивительно, что ты даже в пьяном виде способен придираться к языковым неточностям. Но с тобой всегда обстоит не так, как кажется: ты не придирчив, а просто циничен. Бессмысленно циничен.

— Извини. Что было с этим Манди?

— Да, что я хотела сказать? Он умер. Но нельзя же просто выбросить в мусорное ведро животное, которое столько лет жило вместе с тобой? Вот мы и устроили похороны. Да, я знаю, есть служба утилизации животных, можно туда обратиться и… звучит-то как: утилизация животных! В общем, мы положили его в гроб и…

— В гроб?

— Да, в гроб. Мой старший сын умеет работать руками, он сколотил и склеил из обрезков досок гробик. Конечно, можно бы обойтись обувной коробкой, но гробик все-таки лучше!

— Конечно!

— Потом мы поехали на Иезуитский луг, машину оставили на углу Виттельсбахштрассе и Рустеншахералле, чтобы еще немного пройти пешком, для торжественности, как бы траурная процессия. Младшему позволили нести гробик. У меня в рюкзаке были лопатки, которыми дети раньше играли в песочнице, потом я распределила эти лопатки, вот здесь, под этим деревом, и тут действовать пришлось очень быстро. Это же незаконно, в общественном парке нельзя просто так хоронить кошек…

— Я и не знал!