Изгнание из ада

Как долго длились оцепенение отца, потрясенный ступор матери, поникшая одеревенелость сестры? Внезапно все они тоже задвигались… Вот он! Вот он бежит, но движения его стали теперь более угловатыми, более неуклюжими, он сделал еще несколько медлительных шагов, потому только, что не знал, как упразднить свою беготню, сделать так, будто ничего этого не случилось. А движения родителей — они ничем не походили на отца и мать, возмущенных строптивостью ребенка, а уж тем более на охотников, имающих дичь; странно немая сцена была насыщена тревожным страхом, в конце концов перед ребенком, который уже едва не падал, вырос отец, широко расставив ноги, большой, но вместе с тем удрученный, печальный, и почти беззвучно произнес одно-единственное слово: «Chega!Всё, довольно!»

Мальчик остановился, втянул голову в плечи, не в силах не то что шагнуть, но даже пошевелиться. Значит, вправду так бывает: что бежать вдруг больше не можешь! И не кто-нибудь, а отец отнял у него способность двигаться, парализовал его. Он стыдился, боялся наказания и унижения, но лишь внешне, как неприятное жжение на лице. Внутри же горело что-то наподобие факелов из сна, выжигая дыры во всех привычных картинах. Он хотя и дома, но что-то такое вспыхивает, и дом вдруг оборачивается преисподней.

Он не поднимал глаз на отца и потому не видел, каким жутким страхом объят сам этот мужчина. Нет, не видел. Видел на столе раскрытую книгу, которую отец недавно читал, видел в углу комнаты материну прялку, а рядом, у скамейки, вышивание сестры. Видел порядок, от которого хотел убежать, хотел, но не мог.

— Слушай, Хилли, тебе…

— Хильдегунда!

— Ладно, пусть Хильдегунда. Тебе снились в детстве повторяющиеся сны, кошмары, когда ты снова и снова…

— Когда хочешь убежать, но не можешь, вообще не способен пошевелиться, ты это имеешь в виду, да? Конечно. Такое снится каждому.

— Что значит — каждому?

— То и значит. Это вполне нормально, в определенном возрасте.

— С чего ты взяла?

— Что?

— С чего ты взяла, что каждый…

— Ну а ты с чего взял, что…

— Я в том смысле, откуда ты знаешь, что такие кошмары бывают у каждого.

— Первый семестр детской психологии. Я изучала психологию. Ты же знаешь!

— Ах да. Забыл.

— Господа. Телятина. Можно ли?..

— Разумеется. Прошу вас, подавайте!

Виктор и Хильдегунда молча смотрели, как сервируют горячее; официанты уже явно забавлялись, однако метрдотель по-прежнему пребывал в заметном смятении.

Наконец он добрался до Виктора, продемонстрировал ему бутылку вина, показал этикетку и чопорно произнес:

— «Грюнер Фельтинер Кабинет» урожая тысяча девятьсот девяносто седьмого года, от Алоиза Хотци, виноградники Турмхоф.

Виктор кивнул, позволил налить себе глоточек.

— Превосходно!

— Эдуард заказал бы сейчас красное вино, а Мария — минеральную воду…

— Почему ты так решила?

— Эдуард ведь всегда пил только красное, что бы ни подавали из еды. Сперва апельсиновый сок как аперитив, а потом красное вино. Ну а Мария никогда не пила алкоголь. Она неизменно…

— Но это же было страшно давно. Почем ты знаешь, что за минувшие годы она…

— Разве ты не заметил, что, когда мы чокнулись, она только пригубила свое просекко? Из вежливости. Сейчас она бы пила воду. Как раньше…

— Ты ничего не забыла, верно? А к тому же всегда подмечаешь…

Нет. Надо последить за собой. Он уже многовато выпил и, кажется, способен произносить лишь напыщенные фразы. Чуть не сказал: а к тому же подмечаешь непрерывности. Ну и фраза! И вообще: что бы он ни имел в виду, это не может быть правдой. Кроме самого себя, он не знал никого, кто бы с годами изменился так сильно, как Хильдегунда. Жизнь с множеством изломов. Он слегка захмелел, а потому будет веселым и все такое, а не…

— Что?

Виктор только рукой махнул.

— В самом деле любопытно, что кой-какие вещи у людей совершенно не меняются. И какие именно. К примеру, у тебя… Вот! Вот опять, точь-в-точь как в школе!

— Да о чем ты?

— Точь-в-точь как тогда! Когда нервничаешь, ты слегка потеешь, и очки сползают на кончик носа, а ты вытянутым средним пальцем возвращаешь их на место. Но поначалу всем кажется, будто ты делаешь непристойный жест!

Хильдегунда выставила собственный средний палец, засмеялась и ткнула им себе между глаз. Виктор взял бокал — да, он и впрямь изрядно навеселе, надо последить за собой, — приподнял (мол, твое здоровье!) и сказал:

— Жаль, ты сидишь так далеко. Не чокнешься. При том что сегодня мне хочется все время пить за тебя.

— Ну вот, пожалуйста. И это тоже.

— Что?

— И это тоже ничуть не изменилось. Ты и раньше отпускал банальные шутки. На чем бишь мы остановились? На снах. Почему ты спросил?

— О чем?

— О снах. Почему ты спросил, не бывает ли у меня повторяющихся…

— Ах да. Хочешь убежать и не можешь. Ты сказала, это нормально. Но каков был контекст, я имею в виду… Бутылочку минеральной, будьте добры, принесите бутылочку минеральной! — крикнул он вдогонку официанту, после чего продолжил: — Какова была обстановка в этих снах, когда ты хотела убежать и не могла?