Избранное: Величие и нищета метафизики

3. В этом пункте, с осторожностью усиливая аналогии, следует заметить, что несомненно было бы очень поучительно сравнить как радикальные отличия, так и поразительное сходство отношения евреев диаспоры к Израильскому государству и католиков во всем мире — к папскому Риму на протяжении тех веков, когда Рим был одновременно и духовной столицей католицизма, и столицей государства, находящегося под временным владычеством преемника Петра. Теперь же, когда папа Павел VI сказал, что папа «не хочет и отныне не должен пользоваться иной властью, кроме власти ключей духовных»[496], все, что касается Церкви, изменилось. Если только мы обратимся к прошедшим эпохам, то, как мне кажется, заметим между двумя случаями, о которых я только что говорил, своего рода обратную аналогию. Папскому Риму всегда были присущи духовная миссия и духовный суверенитет. Временная власть главного понтифика была лишь вторична и вспомогательна, сегодня она фактически отвергнута. Напротив, главным и самым существенным для Израильского государства является его миссия во времени. Духовная роль, которую оно призвано играть, при всей своей важности есть не что иное, как неизбежное следствие; оно не имеет никакого доктринального или юридического авторитета, которому подчинялись бы евреи всего мира.

Несмотря на основные различия, мне кажется, что как католики в разных государствах мира, во всей полноте являясь гражданами этих государств, лояльными к этим государствам, духовно во всем подчинялись Святейшему Престолу, осуществлявшему в то же время временную власть во временном государстве, так и евреи диаспоры, являясь во всей полноте гражданами государств, к которым они принадлежат, будучи лояльными к этим государствам, полностью сохраняют определенное духовное родство и духовную связь с Израильским государством, которое, как бы оно ни было вовлечено в собственную деятельность и политическую активность, свойственную временному государству, в то же время имеет и духовную миссию. И хотя Израильское государство не обладает никакой собственно духовной властью, фактически оно играет все более и более важную духовную роль для всего еврейства.

И если вспомнить, что мусульмане, христиане и атеисты могут быть и являются на том же основании, что и евреи, гражданами Израильского государства, в то время как, с другой стороны, евреи во всем мире (как в государстве Израиль, так и в диаспоре) считают наивысшей обязанностью поддерживать свою идентичность как евреев, не оказывается ли, что факт существования государства Израиль начинает выявлять определенное разделение между духовным и мирским еврейством (и это в том еврейском народе, мирская и духовная судьба которого в течение столь долгого времени была единой)? Иначе говоря, духовная принадлежность к народу, который Бог Авраама и Моисея сохраняет для Себя, отныне отчетливо проявляется как разобщение с мирской принадлежностью к народу, занимающему данную территорию и образующему данное государство.

4. Разделение, о котором я только что говорил, и стремление к универсальности духовного еврейства мало-помалу освобождаются от неизбежных ограничений еврейства мирского, что в глазах философа истории имеет огромное значение. Я думаю, эти процессы указывают на проявление в сознании Израиля религиозного кризиса, скрываемого в течение долгого времени и отныне неустранимого. Как можно, на самом деле, не видеть, что, стремясь раскрыть в духовных терминах идентичность и единство народа, который Моисей вывел из Египта, неминуемо следовало бы беспрестанно преодолевать и одно за другим взрывать все то, что характеризовало этот самый народ как национальную, этническую и культурную сущность, индивидуализированную на земле: окончание такого процесса не может быть не чем иным, как чисто духовным и во всей полноте универсальным определением Божьего Израиля?