Избранное. Том 2

— О аллах! — воскликнул кто-то из арестантов.

— Не шумите, давайте его тихонько уложим, тише, товарищи! — негромко произнес Хау.

Узники уложили Гани на нары.

— Воды, — простонал он, не открывая глаз.

— Воды! Просит воды! — обрадовались узники тому, что их товарищ приходит в себя. А Кусен зарыдал — громко, взахлеб.

Хау-танджан достал припрятанный кусочек сахара, бросил его в чашку и, взболтав воду, дал пригубить Гани. Затем он приказал:

— Там в чайнике должен быть чай, накрошите туда хлеба!

Хау хотел переложить голову Гани на подушку и взял его за плечо, но Гани, вскрикнул и рванулся. Лохмотья рубашки приподнялись и обнажилась спина — вся в пузырях от кипящего масла. Поняв, что батура нельзя класть на спину, Хау перевернул его на живот. Узники застонали вместе с Гани:

— Ах, звери, какие звери!..

— Ладно, ладно, не хнычьте, не такой человек Гани, чтобы не вынести пыток. Посмотрите, за два-три дня он оправится. Где чай? — Хау, хотя и сомневался в правоте своих слов и с трудом удерживал ужас, глядя на изувеченного Гани, старался не подать виду и ободрить остальных заключенных.

— Воды… воды…

На этот раз голос Гани прозвучал немного громче и тверже. Каждый, кому довелось испытать подобные пытки, знает, что у человека во время них страшно пересыхает во рту, его постоянно мучает жажда. На допросах Гани не давали ни глотка воды. И жажда казалась ему хуже всяких пыток. Чашку за чашкой подносили ему товарищи ко рту, он все не мог утолить жажду, и снова и снова просил: «Воды, дайте воды». Наконец батур по-настоящему заснул — впервые за шесть дней и ночей.

Шестеро узников стали доставать свои скудные припасы: сухари, сахар, курагу, у кого-то нашлось даже немного меду. Но это были крохи. Арестанты связались с соседними камерами и попросили собрать, что можно из еды для батура и во время прогулки оставить собранное в укромном месте, чтобы потом можно было забрать пищу.

— Все припасы мы отдадим Гани, сами будем есть только то, что останется после него, — сказал Хау.

— Конечно, Хау-танджан, — поддержал его турфанец.

— Нам ничего не жалко для палвана.

— Лишь бы стал он поскорее на ноги!..

— Я слышал, — сказал турфанский дехканин, — что моча младенца очень помогает заживлять ожоги.

— А младенца-то где достать?

— Ничего, наверное, сойдет и моча взрослого, — заметил Хау.

Вся камера была занята заботами о Гани. Ему растирали онемевшие ноги, сменяли тряпки, пропитанные мочой, его кормили и поили.

Лучшее лекарство — участие и забота друзей. Не прошло и трех дней, как могучий организм Гани начал побеждать. Батур пришел в себя, стал потихоньку приподниматься и даже садиться, изредка находил в себе силы пошутить по-прежнему… Но на спине он все еще не мог лежать.

По случаю китайского праздника заключенным выдали немного мяса. Арестанты собрали все свои порции, оставив себе лишь хлеб, и сложили их в миску Гани.

— Нет, такое дело не пойдет, я не стану этого есть, — сказал Гани. — Разделите поровну.

— Ты обидишь нас, Гани, набирайся сил, нам нужна твоя сила, — настаивал Хау-танджан.

— Ну что вы, ведь мясо здесь выдают только раз в год, и вдруг я его съем один, нет! И не говорите! Для меня съесть это мясо все равно, что вас самих есть, не буду! — твердил Гани. В конце концов его уговорили откусить по кусочку от порции каждого. После трапезы Хау задумчиво произнес:

— Мы здесь сейчас словно братья. Каждому из нас все равно, кто китаец, кто уйгур, кто кумулец, кто турфанец. Мы здесь ничего не делим на «твое» и «мое». Нет среди нас начальства и подчиненных, все мы равны. Почему так? — После паузы Хау сам же ответил на свой вопрос: — У нас у всех и боль одна и цель одна — свобода и равенство. Шэн Шицай китаец, я — тоже. Но он сейчас стоит у власти, казнит и уничтожает вас. Я — против него. Он — мой враг, смертельный враг! Он враг народа! Не только вашего, но и моего народа. Я верю, знаю: придет время и сгинут навек такие, как Шэн Шицай, наш народ станет свободным…

— Да сбудутся твои слова, Хау!..

— Но свобода сама не придет, и никто не подарит ее нам. За нее надо сражаться, — говорил Хау. Он рассказал товарищам о том, как боролась Китайская коммунистическая партия, как Советский Союз побеждает гитлеровский фашизм и о том, что народ Синьцзяна тоже поднялся на борьбу за свою свободу. Все внимательно слушали Хау-танджана. Гани принимал его рассказ близко к сердцу. Он всей душой верил Хау. Хау был китаец, но такой китаец, который борется за правду. Если бы все были такими, то и вражды бы никакой никогда не возникало между двумя народами.

…Как-то Гани сказал:

— Братцы, я прошу рас, хватит лечить меня мочой. Конечно, ради пользы все можно стерпеть, но у Хау моча уж очень чесноком да джусаем пахнет…

Хау рассмеялся, за ним другие узники.

— А может, она у него как раз потому особенно целебная, — подхватил шутку кумулец.

— Спасибо, друзья, вы за мной как за ребенком ухаживали, но хватит уже, теперь я пошел на поправку, обойдусь своими силами…

— Ни в коем случае. Еще несколько дней ты должен лежать без лишних движений, — строго сказал Хау. — И никаких разговоров, будешь лежать!