Избранное. Том 2. Повести. Рассказы. Очерки

Наш милый, любимый ребенок,
Как безгранично мы любим тебя,
Юного и цветущего…
Твоя доверчивость рождает в нас нежность,
Заполняет нас с утра до вечера.
А-тук!
Ты, бесценное наследство нашей любви,
В юности слышишь от нас ласку,
Речи любви и понимания.
Склоняешься в поклоне уважения
К земле и к океану, и твои
Мысли, и чувства, и все, что ты делаешь, —
Достоинство настоящего мужчины,
Который убивает живое лишь ради еды.
А-тук!
Наш милый, любимый ребенок,
Что же случилось с тобой?
Почему ты нас так надолго оставил
И редко радуешь нас кратким своим возвращением,
Когда же снова мы будем вместе и счастливы?..
Ты изменился и иначе смотришь на нас.
А-тук!
В отчаянии мать цепляется за того,
Кто ей сын, и чувства к нему
Делают ее рабыней любви к своему ребенку…
Мы видим уже в тебе белого человека,
Уходящего вдаль от нас.
Мы словно слуги твои, и от прежнего тебя
Осталась лишь тень, и жизнь твоя для нас
Покрыта плотным туманом.
С каждым уходом твоим
Мы теряем тебя навсегда.
А-тук!

Да, я видел таких, ушедших от исконных родников своей земли и оставшихся чужими в том мире, который отвергает их. Я видел их в ресторанах и барах. Они сидели в полном одиночестве, уставившись в свои стаканы, где таяли кубики льда, и думали о чем-то своем, сокровенном…

Мери Карпентер уезжала в Лондон поздно вечером. Я попросил ее записать своей рукой адрес в мой блокнот. После имени Мери вывела W-3-244. Внимательно прочитав адрес, я показал на букву и номер и спросил:

— Это почтовый индекс?

— Нет, — ответила Мери, — это мой номер.

— Не понимаю, — пожал я плечами.

— Эскимосы Канады для правительственной статистики не имеют имен. Объясняют это тем, что эскимосские имена слишком трудны для произношения, в написании могут быть ошибки. Поэтому решили каждому эскимосу присвоить номер. Западные эскимосы перед своим номером имеют букву «W» — как у меня, а восточные — «Е». Легко и просто. У нас в Тиктоюктаке номера выбиты на деревянном кружочке, и этот кружочек каждый эскимос носит на шнурочке на груди, рядом с крестиком.

— Не может быть! — воскликнул я, пораженный.

— Это правда, — подтвердил Фарли Моуэт.

— Но это бесчеловечно, — пробормотал я. — Как можно нумеровать людей и клеймить их, будто они олени или… узники.

— Но это так, — грустно сказала Мери. — Мы ведь неполноценные люди. Вот нас и опекают и даже пронумеровали, чтобы кто-нибудь из нас не потерялся.

Эта «нумерация» долго не укладывалась у меня в голове.

Чем объясняется такое бессердечие и равнодушие правительства к исконным жителям страны? Я часто задавал этот вопрос писателям, журналистам, представителям провинциальных учреждений. Каждый искал собственное объяснение, но все в конечном итоге сводилось к тому, что коротко и ясно выразил Фарли Моуэт:

— Это не Советский Союз. Все, что не приносит денег, не представляет большого интереса.

Наконец разрешение на поездку на Север получено. Иммиграционные власти утвердили мне следующий маршрут: Торонто — Саскатун — Эдмонтон — Йеллоунайф.

Решено лететь не откладывая. Фарли засел в своем кабинете, составляя список нужных лиц, которые могут мне помочь в путешествии.

А я тем временем изучаю карту. Йеллоунайф. Северный берег Большого Невольничьего озера, столица северо-западной территории Канады, широта примерно южных районов Чукотского национального округа. Население четыре тысячи человек. Такой населенный пункт на нашем Севере в лучшем случае называют рабочим поселком, а здесь — город. Таких «городов» только на Чукотке я могу сосчитать с пяток — Провидения, Эгвекинот, Билибино, Певек, Анадырь…

Накануне отлета мы с Девиссером выехали из Порт-Хоупа. Представившись иммиграционному чиновнику в Торонто, мы направились в гостиницу «Холидей Инн», недалеко от международного торонтского аэропорта.

Вечер был свободен, и Джон пригласил меня в свой дом, расположенный как раз на полпути между аэропортом и гостиницей.

Типичный дом канадского интеллигента — благоустроенный, современный. Он стоит в ряду таких же домов, разделенных аккуратными полосками подстриженной зелени.