Избранное. Том 2

Спроси, когда будешь в наших горах, любого старожила, с чего все же началась новая жизнь, и каждый скажет: «С той всенародной стройки, которую горцы с гордостью назвали Октябрьским каналом». Да, да, именно всенародной… Строительство канала Сулак-Петровск, протяженностью семьдесят восемь верст, от которого отказались в прошлом царские и иностранные инженеры, оказалось по плечу десяткам тысяч самоотверженных, охваченных единым порывом людей изо всех аулов и городов Дагестана в первые годы Советской власти.

А годы эти были тяжелые — в наследство от старого мира достались нищета и разруха, зато люди были свободны. Впервые человек почувствовал себя хозяином на земле, впервые осознал, что он — творец новой жизни.

Не было тогда у горцев никакой техники, не было своих инженеров, но было огромное желание провести голубые воды Сулака по бесплодной пустыне и сделать прикаспийские степи плодородными. Лопата и кирка, самодельные тачки и носилки, арба — вот и вся техника. Не то что теперь на таких стройках, как БАМ. Тут тебе тягачи и вездеходы, пневмомолоты и краны, вертолеты и готовые дома иа колесах. Ты идешь в тайгу строить железную дорогу, а за тобой уже тянут электричество, чтобы тебе было светло и уютно. Тогда фитилем для керосиновой лампы служила суконная ленточка, отрезанная от полы шинели, в которой человек пришел еще с гражданской войны.

Трудно было, ой как трудно… Кипяченная на костре вода и черствый хлеб, да и то не каждый день. В дождь и в зной не было над головой крыши. Но люди не отступали, мужественно и стойко переносили невзгоды — великая надежда на то, что дети их привольно будут жить на земле, делала людей твердыми. Когда становилось совсем невмоготу, находили слова, чтобы вдохнуть силы слабым.

Среди армии строителей грелись в холодные ночи у костра прадед и дед нашего Ай-Гази — Омар и Хажи-Ражаб. Они трудились, не ведая усталости, голодали и мерзли вместе со всеми, копали землю, выносили ее в тяжелых мешках на спине (даже носилок не хватало), строили акведуки, водосборы, лотки и мосты. Строили и радовались каждой победе, каждому продвижению вперед.

Как-то раз Хажи-Ражаб не выдержал. Обессиленный и измученный, лежа у затухающего под дождем костра, сказал отцу:

— Я больше не могу!

— Отдохни малость, сын мой, пройдет.

— Не могу… Воевать с оружием в руках, погибнуть в бою — за честь сочту. Но этого больше не могу вынести!

— Вот-вот, конечно, воевать легче, умереть в бою легче… Но, сын мой, большевики взяли власть и победили врагов для того, чтобы начать самую тяжелую битву — за хлеб, за жизнь. Это куда труднее…

— Не могу я…

— Стыдно, стыдно, Хажи-Ражаб!.. Мы столько одолели, теперь осталось совсем мало. Зажми свою волю в кулак. Ты слышишь меня, сын мой?.. Скоро канал закончим.

…Старики помнят день, когда строители прошли последние метры и обнялись с теми, что шли навстречу со стороны города.

В шесть утра двадцать восьмого июля двадцать третьего года вода Сулака потекла в водохранилище, предназначенное для снабжения города и железной дороги. Петровск, переименованный в Махачкалу и ставший столицей автономной республики, превращался в промышленный и культурный центр.

Да, выросли мы, другие времена, иные масштабы. Но те, кому посчастливилось участвовать в первой народной стройке, покручивая усы, говорят: «Не будь того почина, нашего почина…» И с ними нельзя не согласиться, начало всему положили наши деды и отцы, от них п пошел род коммунистов…

Тем же летом Омар и Хажи-Ражаб вернулись домой, в свой аул Зангар. Омара ждала его старушка-ворчунья. А Хажи-Ражаба — молодая краснощекая жена и сын Зубаир. Заждались они, соскучились.

— Сынок, родной, как ты вырос без меня!.. — Отец не выпускал сына из рук.

— Папа, а я уже в школу хожу, — говорил Зубаир, обнимая отца.

— В какую еще школу?

— Настоящую.

Да, за время их отсутствия и в ауле произошли заметные изменения, была открыта школа, правда, пока что в здании старой мечети. Не было ни парт, ни доски, ни другого школьного инвентаря, и учитель всего один, но зато было жадное стремление к грамоте. И теперь, обращаясь к своим внукам, старики вздыхают: «У вас карандаши черные, а тетрадь белая. А мы писали буквы мелом на черных страничках. Одна тетрадь — на целый год, а если ученик был такой прилежный, как Зубаир, то тетради хватало и на два года».

Шли годы. Жизнь заметно преображалась, пробуждая в людях невиданные силы, Зубаир уже был в четвертом классе, когда ясный солнечный день в горах омрачила черная весть. Отца привезли в аул под черной буркой на тоскливо скрипучей арбе. Его убили враги у родника в долине Таркама. Весь аул Зангар хоронил своего председателя сельского Совета.

Зубаир был потрясен. Не раз заставала его мать на могиле отца и не всегда даже могла найти для сына слова утешения.