Избранное

Он живет, неприметен и сер, в этом мире комфорта и лоска, в этом веке, где каждый нерв обнажен, как Венера Милосская.

Недоросток, уродец, горбун, Красоты молчаливый свидетель, тащит он на своем горбу непосильную ей добродетель.

ДОН-ЖУАН

Сколько нужно порывов темных, чтобы разум один заменить? Сколько нужно иметь невиновных, чтобы было кого обвинить? Сколько немощи — для здоровья? Сколько горечи — чтобы всласть? Сколько нужно иметь хладнокровья, чтоб одну заменило страсть?

И победы — совсем не победы, и блестящие латы твои ни к чему тебе, рыцарь бедный, Дон-Жуан, дон-кихот любви…

Сколько крика нужно для шепота? Сколько радости — для печали? Сколько нужно позднего опыта, чтобы жизнь была — как в начале? Сколько, сколько всего, что хочется, когда хочется так немного?.. Сколько нужно иметь одиночества, чтобы не было одиноко?

МОЛЧАЛИНЫ

Молчалину невмоготу молчать, лакействовать, чужих собачек гладить. Невмоготу с начальниками ладить, на подчиненных кулаком стучать. В нем тайно совершается процесс, невидимый, но давний и упорный. Сейчас он встанет, выразит протест, оспорит все, что почитал бесспорным. Куда там Чацкому, герою громких фраз, которые достаточно звучали! Но ждите, слушайте, настанет час, придет пора — заговорит Молчалин!

Нет, не придет… Он знает их тщету — всех этих фраз, геройства и бравады. Молчалину молчать невмоготу, но он смолчит — минуя все преграды. И будет завтра так же, как вчера, держать свое бунтарство под запретом.

Когда со сцены уходить пора — молчалиным не подают карету.

МОНТЕККИ И КАПУЛЕТТИ

Для чего на землю солнце светит, и сады шумят, и плещут реки?

— Для добра, — нам пояснят Монтекки.

— Для добра, — нам скажут Капулетти.

Но ведь солнце в черных тучах меркнет, а сады ломает град и ветер!

— Это зло, — вздыхают Капулетти.

— Это зло, — печалятся Монтекки.

И еще вдобавок — войны эти. Люди гибнут, множатся калеки.

— Для добра, — храбрятся Капулетти.

— Для добра, — воинствуют Монтекки.

Но ведь станет пусто на планете. Воевать ведь скоро станет некем!

— Не беда! — ответствуют Монтекки.

— Не беда! — смеются Капулетти.

Ну а если… И леса, и реки — все сгорит… И кто тогда в ответе?

— Капулетти, — говорят Монтекки.

— Нет, Монтекки, — молвят Капулетти.

ФИЛОСОФСКИЕ КАМНИ

Люди ищут философские камни, а они лежат повсеместно. Каждый камень по-своему Гамлет: без толчка не сдвинется с места.

Есть у камня свои сомненья и свои вековые вопросы. Чтобы камень принял решенье, нужно камень поднять и бросить.

Философские, мудрые камни, каждый знает привычное место… Каждый камень — по-своему Гамлет…

Но трагедии им — неизвестны.

МЮНХГАУЗЕН

Ври, Мюнхгаузен!
Выдумывай, барон!
Выдавай за чистую монету!
Не стесняйся, старый пустозвон, —
Все равно на свете правды нету!

Скептическая песня.

— Итак, я летел с двадцать третьего этажа…

Мюнхгаузен посмотрел на своих слушателей. Они сидели, ухмылялись и не верили ни одному его слову.

И тогда ему захотелось рассказать о том, что у него на душе, о том, что его давно печалило и волновало.

— Я летел и думал, — заговорил он так правдиво и искренне, как не говорил никогда. — Земля, думал я, в сущности, неплохая планета, хотя не всегда с ней приятно сталкиваться. Вот и сейчас она тянет меня к себе, даже не подозревая о возможных последствиях, а потом, когда я больше не смогу ей противиться, она спрячет меня, как прячет собака кость. Прячет, а после сама не может найти. Земля тоже не сможет меня найти — если станет искать когда-нибудь…

Мюнхгаузен опять посмотрел на слушателей. Они по-прежнему ухмылялись и не верили ни одному его слову.

И ему стало грустно — так грустно, что он величественно поднял голову и небрежно окончил рассказ:

— Я задумался и пролетел свою конечную остановку. Только это меня и спасло.

МАЛЬБРУК В ПОХОД СОБРАЛСЯ

— Мальбрук, ты в поход собрался?

— Собрался! — сказал Мальбрук.

— Тогда возьми свою шпагу.

— Давайте! — сказал Мальбрук.

— И пику возьми, и мушкеты.

— Давайте! — сказал Мальбрук.

— Винтовки и пистолеты.

— Давайте! — сказал Мальбрук.

— И бомбы, и пушки, и мины.

— Давайте! — сказал Мальбрук.

— И всякие эти машины… Мало ли что — а вдруг…

— Вдруг? — посерьезнев взглядом, тихо спросил Мальбрук. — Машин, пожалуй, не надо…

— А как же бомбы, Мальбрук? И пушки, и к ним снаряды? Ведь мало ли что — а вдруг…

— Снарядов тоже не надо. И пушек, — сказал Мальбрук.

— Винтовок и пистолетов?

— Не надо, — сказал Мальбрук.

— А копий, пик и мушкетов?

— Не надо, — сказал Мальбрук.

— Но ты же в поход собрался?

Мальбрук возмутился:

— Ну вот! Когда это я собирался? Когда? Да еще — в поход!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Датский принц давно уже не тот, не рискует с тенью разговаривать. Доктор Фауст в опере поет, у него на все готова ария. И на самый каверзный вопрос он готов ответить без суфлера.

Ленский ожил. Недоросль — подрос.

Хлестаков назначен ревизором.