Избиение младенцев

– Они-то? – Фред с помощью носа и верхних зубов скорчил на лице некую кроличью гримасу, как если бы он нюхал воздух. – Да кто они такие? Никто и звать никак.

– Серьёзно? – усомнился я в надежде добиться от него каких-то подробностей, некого объяснения, способного утолить это гадкое ощущение вины и неудобства, которое укоренялось во мне всё утро. Эти парни записали меня в убийцы ещё до того, как я переступил порог клиники, и слышать такое мне было больно. Ведь они были неправы. Не был я никаким убийцей младенцев – я был лишь младшим братом своего старшего брата, я просто пытался начать всё сначала. Да и брат мой также не был убийцей младенцев, он просто исполнял свои служебные обязанности, только и всего. Блин, ведь кто-то же должен был их исполнять. Вплоть до этого момента я как-то не удосуживался обмозговать данную тему, поскольку мои девчонки, когда они у меня ещё были, сами заботились о противозачаточных средствах и фактически никогда не заводили разговоров о них, хотя как по мне, то мир и так был уже переполнен как детьми, так и взрослыми, в частности сальнолицыми христофанатичными придурками, готовыми кидать направо и налево предъявы. Разве они не могут найти себе занятия получше – поработать, например? Впрочем, Фред едва ли мог помочь мне. Он лишь вздохнул и, куснув убывающий рулон своего буррито, изрёк: – Ничего, привыкнешь.

Я ломал себе голову об этом до самого обеда, после чего из-за трудностей смены часовых поясов, а также и общего наплыва неприятностей мой мозг совсем одеревенел и я позволил телу взять над ним верх. Я отдраивал пробирки Клороксом, наклеивал на них бирки и расставлял полные пробирки на стеллажи, стоящие вдоль стен. Стоя бок о бок с Фредом, я наблюдал, как он выдавливает из пипетки капли анализов мочи на полоски лакмусовой бумаги и делает записи в журнале регистрации. Мой белый медхалат становился всё более грязным. Каждый раз, когда я входил, и бросив взгляд на зеркало над мойками, видел там свое отражение – изобличенного чокнутого учёного, занятого умерщвлением эмбрионов, а по совместительству мойщика пробирок и анализатора мочи, то я отпускал в свой адрес иронический смешок. Наконец на улице начало темнеть, Фред ушёл, а мне выдали швабру и резиновый ракель. И вот примерно тогда, когда собравшись было устроить себе перекур перед единственным в подсобке окном, я поймал взглядом одну из наших самых запоздалых сегодня пациенток, спешащую по тротуару локоть о локоть с женщиной средних лет, хмурое лицо которой прямо-таки кричало: «Это моя дочь!»

Девушка была лет шестнадцати-семнадцати с бледным как мел лицом. На ней был белый мешковатый пуховик «аляска», который надежно скрывал всё, что было внутри него. Выглядела она напуганной, губки стиснуты, а глаза устремлены вниз перед собой. На ногах у нее были черные лосины, словно бы выросшие из нижнего отворота её пуховика, а также белые меховые полусапожки, напоминающие комнатные туфли. Наблюдая, как она на своих гибких тростинках-ножках плавно скользит через мертвый ландшафт и как капризно-обиженное выражение на её бледном личике придаёт ему какой-то особый шарм, я обнаруживаю, что это шевельнуло во мне нечто давно погребенное под кучей порошка шероховатых желто-белых крупинок. «А что если она просто пришла на медосмотр, – предположил я, – и всего-то. А может, у неё только возникло половое влечение или она задумалась об этом, а её мать решила предупредить последствия». Как бы там ни было, мне хотелось верить в эти мои версии. Взирая на эту девочку с её лёгкой изящной поступью и потупленным взором, наполненным смесью ужаса и надежды, мне совсем не хотелось думать об ожидающих её «процедурах».

Когда мать с дочерью приблизились к зданию клиники, толпа зомбоидов оживилась. Из моей позиции я не мог видеть фасад клиники и память о христофанах стала было уже стираться из моего усталого мозга, как вдруг они снова ворвались в картину событий – из-за угла клиники повылазили их плечи, головы и транспаранты, а особенно выделялся один из фанатов. Из общей толпы выделился некий силуэт, который мгновенно преобразился в здоровенного бородатого детину, фаната с лязгающими зубами и выпученными, словно сваренные вкрутую яйца, глазами. Выскочив прямо наперерез к девочке с матерью, он торпедой налетел на них, и мне было видно, как они отпрянули от него, а он в ярости запрокинул голову на плечи, после чего они нырнули за угол клиники, исчезнув из моего поля зрения.