Избавление

Наверное, Айра была права, и надо было рассказать обо всем раньше. Наверное, если бы не запрет Альвариса, это могло бы многое изменить. Быть может, она даже смогла бы когда-нибудь простить его слепоту и одарить его хотя бы равнодушием. Относиться не как к врагу или бесчувственному мерзавцу. Это позволило бы незримо присутствовать в ее жизни, незаметно помогать, оберегать, защищать. Просто быть рядом. Принять правду такой, какая она есть, смириться с ее выбором, стать ее тенью, незримым хранителем и преданным другом... хотя бы другом, раз уж всего остального он оказался недостоин.

Нетрудно догадаться, как и почему он нашел сбежавшую ученицу на бескрайних просторах Нигерии. Как почуял, как смог отыскать, если ни одного следа она не оставила: сердце... он и через семь лет непрерывного отчаяния постоянно слышал ее сердце. Правда, теперь не так явно, как в первый день, и далеко не сразу научился снова его ощущать. Просто по той причине, что свое живое сердце она отдала Занду, а Викрану потребовалось целых два долгих месяца, чтобы научиться понимать и узнавать звучание Сердца нового. Того самого. Живого и неприступного, как и сам, окруженный игольником, спрятанный в центре Охранных лесов, вечный, непознаваемый, непримиримый к чужакам и никем не покоренный Занд.

Центр этого мира и самая главная его тайна.

Однако Викран, к собственному удивлению, справился даже с этим. Пусть не сразу, но все же нашел его снова. Прислушался, вчитался, ухватился, как за единственную нить. После чего немедленно двинулся следом и долгое время шел по пятам, оставаясь невидимым, незамеченным и неузнанным. Он лишь у болот рискнул приблизиться к беглецам и обозначить свое присутствие. Лишь рядом с грозящей ей опасностью решил вмешаться. Отвлек на себя крикс, отвел несколько направленных на нее ударов, слегка задержался возле Мертвого Источника и его болотного Хозяина, чтобы вовремя поразить и притопить ядовитую тварь. А потом почувствовал неладное и опрометью кинулся дальше, бросив к лешему и болотного царя, и упырей, и Источник... зато поспел как раз вовремя, чтобы в страхе у видеть неподвижную серую волчицу в окружении голодных тварей. Черным коршуном упасть на землю, перекидываясь прямо на лету в долее привычного волка. С ревом раскидать собравшуюся попировать нежить и в последний миг выхватить умирающую ученицу с чьих-то острых зубов. После чего прижать к себе, горестно застонать и в который раз проклясть себя за промедление.

Он потратил почти все силы, чтобы залечить ее страшные раны. Израсходовал все амулеты, без колебаний отдал свои жизненные резервы. Лаже те, что неизменно оставлял про запас. И сожалел лишь о том, что не может отдать большего. Он двое суток не отходил от ее постели, неотрывно карауля и тревожно следя за каждым сделанным вздохом, беспрестанно вслушивался в неровный ритм биения ее сердца. Страдал не меньше чем она. Чувствовал то же, что приходилось выносить ей. Молча переживал. Тревожно мерил шагами тесную комнату. И лишь тогда, когда она, наконец, очнулась, позволил себе немного расслабиться. А потом забылся недолгим, беспокойным сном, который слетал с него каждый раз, когда ей доводилось неловко пошевелиться.

Он долгие дни шел рядом с ней, тихо радуясь уже тому, что получил разрешение помочь. Он старательно соблюдал негласные правила стаи, чтобы не спугнуть и ничем не задеть идущую неподалеку волчицу. Он сделал все, чтобы хоть немного сгладить впечатление от прошлых ошибок. Он рассказал ей многое из того, о чем раньше не обмолвился бы ни единым словом. Он терпеливо давал ей время привыкнуть к таким переменам. Не навязывался с разговорами, ни о чем не просил, отвечал лишь тогда, когда это было действительно нужно, и по-прежнему держался так, чтобы ни разу не коснуться ее против воли.

Для волка это - неестественно. Для привыкшего к повиновению Вожака - неудобно. Для человека - совершенно немыслимо, а для полуэльфа, придавленного тяжелым грузом Эиталле, вовсе непереносимо. Но он старался не замечать ее волнующего запаха. Честно отворачивал морду, когда она оказывалась слишком близко. Он сдержал все порывы своего второго «я», настойчиво требующего обозначить свои чувства, и ни разу не выпустил его из-под контроля. Он справился почти со всем, что принесла с собой эта недолгая дорога. А если и позволял себе что-то лишнее, то лишь после того, как она засыпала и уже не могла видеть его долгих, тоскливых взглядов и непрерывно шевелящихся ноздрей, с наслаждением втягивающих ее неповторимый, невероятно притягательный запах.

Он с пониманием встретил ее настороженность. Позволил определять время и место привалов, а сам потихоньку приноравливался к ее темпу, скорости и шагу. При этом тщательно следил за тем, чтобы ненароком не переступить невидимой границы, которую она раз и навсегда для него определила.