Избавление

— Синьорита Лючия, я тебя понимаю…

— В чем же дело, Альдо? — всплескивала она горящими глазами. — Если вдруг… в случае опоздаем… И увидим… Увидим, как они разделаются с нашим товарищем… — В голосе ее слышалось рыдание. — Что тогда? Ты готов принять на себя грех… за смерть русского товарища?

— Нет, боже упаси. И чего ты взялась беду нагнетать!

— О, пресвятая Мария, избавь! — воскликнула Лючия. — Но он же в беде… Ему угрожают допросы, пытки… Я не могу этого выдержать. Лучше бы сама очутилась на его месте. Лучше бы я!.. — Она глядела упористо, не сводя глаз, на командира отряда, и в зрачках ее угадывались искорки не то решимости, не то гнева. — Вот что, синьор Альдо, если я через час не получу ответа, то покину отряд… И одна буду выручать его, чего бы мне это ни стоило!

Она ушла от командира рассерженной и опять нетерпеливо слонялась по плато, затянутому облаками. Облака плавали и стлались так низко, что казалось: шагни в сторону ущелья — и наступишь на них, потонешь в их студенисто–белой кисее.

Накрапывал дождь. Сперва мелкий, потом капли увеличились и просвечивали в лучах солнца, как гроздья винограда. Под конец зарядил ливень Лючия вбежала в убежище вся мокрая.

— Охота тебе мокнуть, — упрекнул Альдо. — Ведь все равно…

— Что все равно? — набросилась она, суча кулаками у лица командира. Значит… Стало быть, из–за плохой погоды… дождя… Совсем вылазка отменяется? Да, так по–твоему? Синьор Альдо, говори, иначе я…

— Успокойся, — Альдо взял ее за руку и усадил силой. — Дождь надолго? — спросил он.

— Я не барометр! — отрезала Лючия.

— Не в том дело, — перебил Альдо. — Совсем намокнешь, и простудиться немудрено. Слушай, что мы надумали… — И он подвел ее к столу, на котором лежал лист оберточной бумаги, весь испещренный, знаками и наскоро, по–детски изображенными домиками и деревцами.

— Ты не помнишь, от полицейского участка на улице Святой Марии тюрьма далеко? — спросил он озабоченно. Выражение лица у Лючии стало тоже сосредоточенным.

— На улице Святой Марии тюрьмы нет, — сказала она. — Тюрьма в тупике Святого Павла. Вот тут… — Она взяла карандаш и быстро набросала отрезок этой части города. — Я была в этой тюрьме, помнишь, когда заподозрили, что я разбросала листовки в кинотеатре… И тогда меня увезли туда, двое суток допрашивали — не добились, выпустили…

— Ну, вот и нападем, — сказал Альдо и в деталях растолковал план вылазки. Чем больше слушала его Лючия, тем жарче горели у нее глаза.

— Альдо, — наконец не выдержала она. — Я всегда думала, верила, что ты достойный потомок Гарибальди. И не думай, что ты родился позже… Время еще есть, чтобы прославить себя полководцем! — И Лючия в знак благодарности поднялась на носки и чмокнула его в щеку.

— Как тут не быть полководцем, коль удостоился такой чести от несравненной Лючии? А скажи, между прочим, хотела бы ты стать ну оруженосцем или женою полководца?

— Оруженосцем куда еще ни шло. А женою — ни–ни, — произнесла Лючия. Почему? — Она передернула плечами. — Потому, что я не хочу всю жизнь думать и говорить о войне. И готовить себя постоянно именно к войне. А как я дохожу женским умом, полководец, всякий генерал или офицер — они думают о войне, готовят себя к войне. Вот почему…

— Хватит, хватит! — перебил Альдо. — Твоя философия явно не ко времени. Явно!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Немецкая большегрузная, крытая брезентом автомашина, ранее перехваченная по дороге, стояла наготове. В кузов впихнули с заломленными назад руками своих парней, которые были переодеты в порванную, местами даже окровавленную одежду. Они–то и должны были являть собой партизан, якобы выловленных в горах. На подножку машины встали двое вооруженных в форме милита*.

_______________

* М и л и т ы — итальянские солдаты особых отрядов, подобных

гитлеровским войскам СС.

Когда машина уже тронулась, навстречу ей выскочила Лючия. Подбежала сзади к кузову, кто–то протянул ей руки, и она вспрыгнула в машину.

На востоке развиднелось, но в горах темнота лежала еще плотная. А может, видимость ухудшалась от неперестающего моросить дождя. Машину трясло, кидало на ухабах и камнях из стороны в сторону; пришлось включить фары, луч света запрыгал по кустам и придорожным валунам, расстилая в темноте еле различимую бледную полоску.

Через час, не больше, въехали с потушенными фарами в Туано. Долго петляли по узким улочкам, переулкам, пока наконец не очутились у какой–то глухой длинной стены. Дальше ни направо, ни налево ехать нельзя. Короткая остановка. Альдо нервно позвал из кузова Лючию, и та в одно мгновение спрыгнула и была усажена в кабину.

— Синьоры, синьоры… — полушепотом с сожалением промолвила Лючия. Вы заехали с тыльной стороны. Айда обратно! — сказала она уже громко.

Машина резко свернула вправо. Скоро уже стала видна и низкая, из красного кирпича тюрьма с высокими въездными воротами из железных прутьев. У будки на часах стоит карабинер с белым ремнем на черной шинели.