Избавление

Гитлер, по обыкновению, не подал руки. Офицер особых поручений Крамер стоял, не в силах собраться с духом и не зная, что ему делать: то ли сразу докладывать, то ли вручить вот эту шкатулку. Гитлер, кажется, понял неловкость и растерянность полковника и улыбнулся одними глазами. Улыбка эта была ненатуральная, скорее, вынужденная. И это заметил Эрих фон Крамер, посчитав, однако, что фюрер только что проснулся или чувствует себя не совсем здоровым. Наконец Гитлер шагнул еще ближе к нему, сузил в прищуре глаза, и от них потекли морщинки вниз по щекам. Он рассматривал вконец оробевшего офицера каким–то жалящим взглядом. Потом повел рукой, не поднимая ее высоко и указывая этим вялым, жестом на стул, стоящий ближе других к столу. Сам же неторопливо и размеренно, будто каждый шаг стоил ему усилий, прошел к столу и опустился в кресло.

— Мой фюрер! — набравшись смелости, выдохнул фон Крамер и начал докладывать, что прибыл с южного крыла, которое, к счастью, пока держится, но вот–вот может отпасть. Гитлер прервал его:

— Южное крыло будет держаться до тех пор, пока есть на то мой приказ.

Крамер почувствовал, что попал впросак, но скоро нашелся и продолжал:

— Войска, мой фюрер, держатся: храбрые немецкие солдаты сражаются и создают себе памятник… Но я должен сказать откровенно, если на то будет ваша воля!

— Говорите.

— Дальнейшее их сопротивление, их жертвы… — он хотел сказать "напрасны", но, вспомнив, что фюрера нельзя расстраивать, запнулся. За него договорил Гитлер, он заметил слегка повышенным тоном:

— Напрасны? Нет и еще раз нет! Фельдмаршал Манштейн, этот бумажный стратег, бомбит меня телеграммами, в которых уповает на "стратегию топтания", лишенную смысла… Ничто напрасно не делается в рейхе, все имеет цель и борется за жизненное пространство. Недавний пример. Своим упорством 6–я армия спасла не только собственную солдатскую честь, но и честь нации, великой Германии. Это превыше всего! — Перестав говорить, Гитлер закачал головой сверху вниз, не глядя на офицера.

— Мой фюрер, я понимаю… Разрешите доложить о Манштейне, о его пагубном настроении…

Гитлер приподнял руку, и она, опускаясь на край стола, упала непослушно вяло — плетью. В этом жесте Крамер уловил неопределенность, вроде бы запрет говорить, и выжидательно молчал.

В кабинет пожаловали приближенные Гитлера.

Начинался обычный каждодневный обзор военных действий. Заведено было, что на совещании докладывал кто–либо из советников, но Гитлер на этот раз предоставил слово офицеру особых поручений Эриху фон Крамеру, предварив его выступление словами:

— Послушаем боевого офицера, который прибыл с Восточного фронта. Он расскажет нам о стоических усилиях солдат и намерениях одного фельдмаршала покинуть позиции…

Присутствующие недоуменно переглянулись. Никто не понял, да и мысли такой не возникало, почему Гитлер сделал это вступление, и только один Эрих фон Крамер угадывал истинные намерения фюрера, и, конечно, ему, Гитлеру, вовсе не следует ни в чем перечить, надо угождать… Только угождать.

— Со времени Сталинграда, — заговорил Эрих фон Крамер, — обстановка сложилась таким образом: войска в крепости Сталинград держались до конца, приносили себя в жертву, слали благодарение богу за то, что… — На этой фразе он сделал паузу, волнуясь, — за то, что фюрер дал приказ стоять насмерть, и они сражались, умирая от холода, голода, русских пуль и снарядов, приковывая к себе огромное количество большевистских войск. Если бы дан был приказ на прорыв и отход, немецкий фронт на юге развалился бы… — Говоря, Крамер не сводил глаз с фюрера.

Гитлер сидел, отвалясь на спинку кресла и положив руки на колени. Этой независимой позой он как бы подчеркивал: вот, мол, слушайте фронтового человека, который утверждает правильность действий, совершавшихся по воле фюрера.

А фон Крамер продолжал освоенно и заученно:

— После Сталинграда группа армий, по моим наблюдениям, совершает бессмысленные отходы, теряет позиции. В штаб–квартире группы живут настроением поражения. Под видом эластичного выпрямления линии фронта фельдмаршал Манштейн спит и видит, когда окажется за Днепром, намерен сдать Донбасс, чтобы потом…

— Манштейн зарывается, — неожиданно проговорил Гитлер, устало выпрямляясь. — Без Донбасса, без угля война для Германии теряет смысл.