Как хорошо почувствовать запах горячего ржаного хлеба в родном доме! И хотя Алексей Костров ехал не насовсем, временно, на побывку, за молодой женой, волнения его не притуплялись. Мысленно он был уже там, среди близких. Радость встречи с родными, с Верочкой дополнялась думами о крохотном человечке — сыне, сынульке… С появлением его на свет Верочка поздравляла мужа еще из родильного дома.
"Тебя с прибавкой", — говорили ему обрадованные глаза знакомых и незнакомых сослуживцев, а потом попутчиков, а может, это самому себе Алексей говорил так?
Всю дорогу Костров чаял встречу с Верочкой, и виделась она ему утренним ласковым солнышком, а вот сынишку никак не мог представить. И когда переступил порог избы и Верочка, сидевшая у подвешенной к потолку люльки, метнулась к нему, метнулась всем своим существом — голубизною глаз, неубранными, раскиданными по плечам прядями спело–огнистых волос похоже, и впрямь солнышко! — Алексей грубовато–нежно прижал ее рукою…
Минутой погодя Верочка, рдея лицом, прошла в смежную комнату.
— Полюбуйся! Ты только погляди! — вернулась она, вся сияя и подавая ему завернутого в одеяльце ребенка.
Алексей в одно мгновение оробел, увидев розоватое личико. А Верочке показалось: к сыну, к этому крохотному существу, он отнесся вовсе не так, как хотелось ей, матери, даже отшатнулся, не ожидая, наверное, увидеть сына таким крохотным и почему–то жмурящим глазки. Очевидно, это состояние у Алексея не разнилось, было, как и у всех, за редким исключением, мужчин, но Верочка не могла и не хотела ничего знать: дав ребенку жизнь, она жила теперь им и ревностно требовала, чтобы жили ее дитем и все другие.
Неловкость первого ощущения быстро улетучилась, и Алексей принял спеленатого сына на руку. Держал с величайшей осторожностью.
— Не урони, Алешка. Боже упаси, уронить, — приговаривала Верочка.
— Да будет тебе! Будет!.. Как я уроню? Выдумаешь такое! — с напускной небрежностью отвечал Алексей.
Верочка будто только сейчас спохватилась, что у Алексея ведь одна рука, нечаянно может и выронить, и тотчас переняла сына.
— Ой, что же ты, малец, наделал? Он тебе китель обмочил, — засмеялась она.
— Ничего–ничего, ишь бутуз какой! Угу–угу, — тянул Алексей. Верунька, а смотри, у него какие глаза. Голубые–голубые!
— Голубые они будут, пока молоком кормлю. А там станут твои, карие.
— Он на тебя похож.
— Говорят.
— Знамо, на мать… Счастливый будет, — уверял Алексей и вдруг спросил обеспокоенно: — А где же наша мама?
— Картошку, кажется, на дальней делянке полет. Да нет, сено поехала стожить. Дожди у нас, может отаву прибить, и сопреет. Без кормов нынче, как без хлеба.
— Хлеб–то есть?
— Перебиваемся. Выдали на трудодни по килограмму, обещают еще. Покуда же на твой аттестат больше кормимся.
"Вот тебе и запас ржаного хлеба", — подумал Костров, но ворошить нехватки не время, зачем омрачать приезд. Заговорил о другом, стараясь придать веселость тону:
— Как я истосковался… По травам, сено бы убирать…
— Попытаем. Только уговор: я косить, а ты будешь таскать пучки в кучи, — мельком взглянув на его руку, сказала Верочка.
Алексей помолчал, затем кивнул согласно и спросил:
— А сынульку с кем оставим?
— Мама побудет, она пуще глаз следит, — сказала Верочка. — Правда, смешно и печально… Намедни качает она люльку, я за водой к колодцу ходила. Вертаюсь, слышу, бац что–то об пол. Такой грохот и — крик матери. "Мама, что с тобой?" — зову. Вбегаю в комнату, а на полу и мать и люлька…
— Что случилось? — в нетерпении спросил Алексей.
— Случилось, хоть плачь. Оборвался крюк вон с той прогнившей потолочины, ну и бацнулась люлька. Спасибо, крюк не попал по головке. Наделал бы бед этот треклятый крюк.
Алексей нахмурился, враждебно глядя на потолок.
— Теперь опаски нет. Отец накрепко вбил крюк в матицу.
Спустя день, собрались все вместе и затеяли пир горой. Откуда только взялись кушанья: блины Аннушка затеяла из пшеничной муки, а моченую антоновку, помидоры и вилками засоленную, хранившуюся с прошлого года капусту принесла Пелагея Егоровна — умелица она по солениям овощей! — да и Алексей к столу выложил из чемодана консервы, мясные и колбасные, итальянские сардины в длинных и плоских баночках. Прослышал и Демьян о приезде Алексея, которого величал двоюродным братенем, и ему не перечили принимали это за чистую монету, хотя на самом–то деле какой же он брат седьмая вода на киселе! Ну, дело, в конце концов, не в том. Раз прослышал, приплелся, хромая, будь гостем, садись, Демьян, за стол. Нет, родственничка этим не ублажили, он молча заковылял к себе домой и притащил кусок крепко просоленного сала и бутыль самогона.
— Сало сгодится на закуску, а эту… сивуху уберите, — попросил Алексей.
Бились о потолок пробки из толстых бутылок шампанского, лилось вино через край, пили, заедали, хрустели моченой капустой.
— А-а, это не по мне, Аннушка, куды ты подевалась… Дай крепача моего. Победу справляем! — гудел Демьян, завладевший столом.