Из жизни идей

Биографии императоров полны сбывшихся якобы прорицаний астрологов об их будущем возвышении. Вспомним, что обычный в наше время переход высшей власти от отца к сыну был в императорском Риме большой редкостью: обыкновенно император достигал престола либо путём усыновления, либо силой оружия. И в том, и в другом случае власть была даром счастья; Юпитер, Марс, Венера были в большей или меньшей мере замешаны в деле возвышения нового императора, и астрологической легенде предоставлялось широкое поле, которым она и воспользовалась вволю. Но правдивые предсказания астрологов – только один из обоих бесконечно варьируемых мотивов, составляющих историю астрологии при императорах; другой состоял в обвинении того или другого лица, что оно «вопрошало астрологов относительно смерти государя» или, если это была женщина, «относительно его женитьбы» – с обычным приказом об изгнании из Италии халдеев и астрологов. Т. е. изгонялись лишь не замешанные непосредственно в деле лица; замешанным же грозила казнь.

XV. В совершенно ином виде представится нам дело, когда мы от особы императора перейдём к греко-римскому обществу эпохи империи – пёстрый калейдоскоп всевозможных мнений и настроений, из которых очень трудно составить единую разумную картину. Говоря о насмешках врагов, мы разумеем под этими последними неверующих; среди верующих тоже были враги, но тем было не до смеха – они астрологии боялись. Здесь нас интересуют неверующие из общества, ставшие такими вследствие того интеллигентного скептицизма, к которому бывают склонны вкусившие образование и в то же время чуждые всякого увлечения люди. Они с насмешливой жалостью смотрели, как доверчивая толпа отдавала свои последние гроши шарлатанам. О толпе никакого сомнения быть не могло; это были просто «дураки»; пошлину, которою в некоторых городах были обложены астрологи, насмешники называли «пошлиной на глупость». О самих же астрологах мнение двоилось. Большинство, понятно, принадлежало к обманщикам, которых недурно было бы присудить ad bestias[8].

Но были между ними честные, хотя и глупые фанатики вроде того Авла, про которого юморист Лукилий написал одну из своих остроумнейших эпиграмм (XI, 164):

Круг генитуры своей исследовал Авель астролог:
Долго ли жить суждено? Видит – четыре часа.
С трепетом ждёт он кончины. Но время проходит, а смерти
Что-то не видно; глядит – пятый уж близится час.
Жаль ему стало срамить Петосириса: смертью забытый,
Авель повесился сам в славу науки своей.

Но не насмешники задавали тон в римском обществе; оно сознательно или бессознательно испытывало на себе влияние римского двора и было поэтому в большинстве своих представителей настроено либо сдержанно, либо восторженно.

XVI. Но что же делала тем временем та умственная сила, которая была призвана стоять на страже истины, – греческая наука? Для того ли учёными минувших периодов было сделано столько изумительных открытий, чтобы теперь какиёто неощутимые и неопределённые излияния объявлялись единственными действующими в физическом и моральном мире силамй Нет; греческая наука, с философией включительно, до последнего времени не переставала бороться с захватами своей противницы; но в этой борьбе шансы не были и не могли быть на их стороне. Можно ли было, прежде всего, возражать против основного догмата, на котором покоилось всё астрологическое здание, против догмата всемирной симпатии – против мнения, что все части мироздания солидарны между собой; что часть подобна целому, человек – миру; что огонь сознания, одушевляющий нас, родствен огню небесных звёзд, откуда снизошла в наше тело искра нашей жизни; что это самое тело, наконец, связано узами такого же родства с окружающими его стихиями, которые, в свою очередь, подвержены влиянию эфирных сил? Оспаривать это значило отрицать основные тезисы всего миросозерцания греков; попытки к опровержению этой основной аксиомы если и делались, то без успеха.