Из-за девчонки

– Чего морду воротишь? – возмутилась бабушка. – Ишь мяса требует! А ты его заработал? Ну, на, на, не ори! Исхудал-то как, бендюжник…

Пока бабушка стряпала, я вышел во двор.

– Редиски там надергай, что покрупнее! – вслед мне крикнула бабушка. – Да лучку, лучку, может, вылез уже.

Иры нигде не было. Окна ее дома были закрыты, и занавески на них задернуты. Правда, я уловил чутким глазом какое-то едва заметное легкое колыхание тюля за стеклом, но, может быть, мне только показалось это.

В двух шагах от низкого крыльца находился бабушкин сад-огород. Пожалуй, сад-огород – слишком сильно сказано. Просто на небольшом клочке земли, площадью, может быть, чуть больше бабушкиной комнаты, были разбиты четыре маленькие грядки, а чуть поодаль, у соседского забора, росли несколько кустов черной смородины и крыжовника. Но и с этих крошечных грядок бабушка почти все лето исхитрялась подавать к столу свежую, всегда молодую редиску, зеленый лук, укроп, петрушку, а позднее даже огурцы с помидорами.

Я осторожно, чтобы не потоптать огуречные ползучие плети, пробрался к грядке с редиской и луком, надергал, что смог, и, то и дело озираясь на Ирины окна, понес все бабушке. Редисочная ботва стрекалась, как крапива, а на сорванных перьях зеленого лука выступала белая липкая жидкость, похожая на молоко. Я не удержался и лизнул ее по дороге. Лук был едкий и злой. Во рту разлилась горечь, и защипало глаза.

На электроплитке все закипало медленно и готовилось долго, поэтому, ополоснув руки от свежей земли под алюминиевым умывальником с гремучей запорной палочкой в дырке, я снова вышел во двор.

– Я же говорила, что уже нравлюсь тебе! – встретила меня Ира у забора на прежнем месте.

Я так обрадовался, что она наконец снова появилась, что даже не огрызнулся в ответ, а только встал напротив нее, как истукан, и смотрел в ее зеленые лукавые глаза.

– Скажешь, нет? Нет? – задиристо проговорила она, как будто я и вправду что-то такое ей сказал. – А что же ты пялился на наши окна?

Я только и смог неуклюже подумать, что не ошибся тогда, заметив легкое колыхание занавески в ее окне. Значит, она наблюдала за мной и я ей интересен.

– Ты уже купался этим летом? – вдруг спросила она, по обыкновению своему перескочив уже на другое.

– Купался, – сказал я, не в силах погасить глупую, наверное со стороны, улыбку, – в лагере.

– А-а, – презрительно отмахнулась Ира, – знаю я это купание! Загонят человек сорок в бассейн, где и воды-то – воробей не утонет, а через пять минут кричат: «Хватит! Вторая смена!» Детство одно.

– Нет, – попытался возразить я, – у нас вожатый был мировой. Мы на озеро ходили…

– Вожатый, линейка, флаг поднять, флаг опустить, – перебила она меня. – В барабан, чуть что, на весь лес колотят, в горны дуют: «На зарядку становись! Бери ложку, бери хлеб…» Вот мы с мамой в августе на море поедем, в Пицунду. Знаешь?

– Не-а…

– А в лагере – детство, и только! – повторила она.

Бабушка позвала к столу. Из кухни вышел сытый Маркис и осторожно улегся на солнышке.

– Пошли к нам пообедаем? – позвал я Иру.

Мне показалось, что ей очень хотелось пойти.

Она даже спросила, чем меня бабушка угощает. Но, услыхав про селедку с вареной картошкой, Ира поморщилась и сказала:

– А что, ее едят? Я думала, селедку для кошек покупают. И вообще, спасибо, я недавно обедала. Много есть врачи не рекомендуют. На речку пойдем. Не задерживайся.

И я ушел один. Мне даже не было странно, что Ира так раскомандовалась.

За обедом бабушка расспрашивала у меня о маме, как мы живем, что у нее на работе и сколько она сейчас получает. Бабушку почему-то всегда интересовала мамина зарплата и вообще ее дела.

– У отца-то бываешь? – спросила она.

Я кивнул.

– Много ли он матери отдает?

Опять она о деньгах! Ну откуда мне знать?

– Баушк, а эта Ира, она в каком классе учится? – ответил я вопросом.

– Что, нравится? – улыбнулась бабушка. – Заневестилась, это правда. Мать ее, знаю, в кооперации работает, и отец – видный мужик, кажись начальник. А она школьница, школьница и есть. Да вы, должно, однолетки.

После селедки с картошкой очень хотелось пить, и я, уже на ходу, выдул целую кружку бабушкиного хлебного кваса из погреба.

– Беги, беги! – крикнула мне вслед бабушка. – Как же! Вот и отец твой всю жизнь…

Что имела в виду бабушка, я так и не дослушал.

Ира ждала меня на крылечке своего дома. В руке у нее была яркая сумочка с нарисованными розовыми горами, с горными орлами в нестерпимо синем небе и с надписью: «Кавказ». Еще под мышкой она держала желтый бумажный китайский зонтик, который, впрочем, тут же и раскрыла над головой, когда мы вышли на улицу.

– Почему ты не возьмешь у меня сумочку? – спросила она, глядя вверх, на гофрированный конус зонтика.

Лицо ее вдруг окрасилось желтым цветом, и Ира капельку стала похожей на китаянку. Я молча взял сумку, хотя ужасно не хотелось, чтобы меня кто-нибудь увидел с ней в руках.

– Правильно говорит моя мама, – сказала Ира, крутнув зонтиком, – что мужчины ужасно неотесаны и не тонко чувствуют. С девочками спокойнее.