Из восьми книг

А когда подымается дым

После каждого слова,

И вокруг, словно смерть, недвижим

Хмурый воздух соловый,

Непослушными пальцами мысль

Не удержишь – уронишь…

О, зачем ты столетьями тонешь?

Хоть сегодня – очнись!

Если холод иглою прошил

Загустевшее сердце,

Если в небе давно – ни души,

Если некуда деться,

Кроме этой звезды земляной,

Лубяной, заскорузлой,

Если судеб не рубится узел, —

Хоть не плачь надо мной.

Мир сгущенья и таянья.

Мир Той любви неоткрытой,

Для которой и рай был не мил,

От которой защиты

Нет во тьме гробовой, и нельзя

До конца расквитаться…

У одра холодеющих станций —

Загляни мне в глаза.

1978

СКВОРЕЦ

Под крышей, где в лунный торец

Сосны упирается хрящик, —

Последний великий мудрец,

Последний скворец говорящий

Живет и не знает невзгод,

Смеется над городом старым,

И целую тьму напролет

Свистит нерасставшимся парам.

– К тебе бы дорогу найти,

С тобой подружиться, насмешник!

– Ну что ж, разбегись и взлети

Над садом в цветущих черешнях!

– А если не в силах летать

Мой разум упрямый и косный?

– О чем же тогда нам болтать?

Не сбудется наше знакомство.

И вот уже наперерез

Бежит обезумевший ветер. —

Последний великий мудрец

В любви отказал и привете.

СЫН ИВАНА ГРОЗНОГО

Тоска возвышалась над ним, словно город,

Пехотою слуха осаждена

И конницей зренья штурмуема.

Но выкрик жезла был как молния короток —

И новая жизнь налегла, ледяная,

И больше слова ни к чему ему.

Так смерть подошла – ледяною Москвою,

Огромными башнями будущих эр,

Висящими вслух над соборами, —

Москвой, на столетья прохваченной хворью —

Насквозь. Как отцовский тот пепельно-серый

Взгляд, что водой голубой ему

Струился сыздетства…

Но голос сожжен до конца,

Наследное выбрав имение

В том теле: он тезка безумца-отца,

И в смерти безумен не менее…

ЭЛЬ ГРЕКО

Над городом – покров столетья сизый,

Дымится миг под конскою подковой,

А небо снизошло – и смотрит снизу

Глазами обнаженного святого.

И, кроме ветра, нет иного крова.

А всадник в грозовом просторе тонет —

Еще не понял, но уже задумчив,

Лучом любви из будущего тронут.

И в этом веке он – один из лучших.

На панцире его играет лучик.

Печален конь, во взоре отражая

Свинцовые пейзажи Освенцима,

И черный воздух полон слезной влаги.

А всадник острие красивой шпаги

Рассматривает, про себя решая,

Возможны ли беседы со святыми…

1979

ВОЗВРАЩЕНЬЕ ДОМОЙ