Из уральской старины

Поп Андрон, крепкий старик лет под шестьдесят, с большой лысиной через всю голову, сидел в одной ситцевой рубашке, перехваченной шелковым пояском под самыми мышками, и в одних невыразимых; голые ноги болтались в разношенных ко­жаных башмаках. Время было летнее, а поп Андрон не любил себя стеснять. Лицо у старика было некрасивое, покрытое вес­нушками, с носом луковицей и дрянной бородой, которая росла как-то клочьями, как болотная трава; хороши были только одни серые умные глаза, особенно когда старик смеялся. Из-под рас­стегнутого ворота ситцевой рубахи выставлялась могучая грудь, обросшая волосом, точно мохом; поп Андрон, несмотря на свои шестьдесят лет, свободно поднимал за передние ноги какого угодно жеребца. Заседатель Блохин рядом с попом Андроном походил на пиявку или на глисту: весь какой-то серый, бес­цветный, с примазанными на висках волосами, с выбритой худощавой физиономией, с узкими рукавами форменного мун­дира.

—     Ступай к ним и сначала виду не подавай, зачем при­ехал,— давала горбунья наставления Яше,— а потом отзови попа Андрона и спроси, где, мол, Ремянников, и про Маринку слово закинь. Понимаешь? А я буду тебя здесь ждать.

—    Так, верно…— соглашался Яша.— А рюмочку можно, Анфиса?.. Одну только рюмочку…

—    Одну можешь, а больше ни-ни. Я буду в окошко смо­треть. Ну, ступай с богом.

Появление Яши в комнате игроков не произвело особенного впечатления, потому что он был здесь давно своим человеком.

Поп Андрон мотнул ему головой на стоявшую у стены закуску и коротко заметил:

—     Угобжайся, Яша.

Яша налил одну рюмочку и хотел было по пути налить дру­гую, но вовремя вспомнил, что горбунья следит за ним, и толь­ко вздохнул. Посидев около стола, Яша нагнулся к поповскому уху и прошептал:

—» Одно словечко, попище

—     А… говори.

—     Секрет.

—     Ну тебя к чомору!

Поп вылез из-за стола и отвел Яшу в сторону.

—    Федька Ремянников был здесь? — спрашивал Яша ше­потом.

—     Ну, был.

—    Та-ак-с… А теперь, думаешь, где он, по-твоему?

—     Уехал в Кургат, домой…

—     Ан и не уехал… Где у тебя дочь-то, попище?

—     Ну-у?

—    Ступай-ка, поиши ее, а Федькина лошадь привязана у твоего прясла, с проулка.

—     Ах он, пе-ос!..

Старик в одну минуту побежал в комнату дочери. Комната была пуста. Поп отправился на улицу и начал подкрадываться вдоль забора к дремавшей лошади. Горбунья спряталась за углом и с замирающим сердцем ждала, что будет дальше; на всякий случай она сказала Яше выйти сейчас же за ворота и теперь увела его обратно в поджидавшую их долгушку.

Поп Андрон в это время успел подойти совершенно неслыш­но к самой лошади,— он шел босиком; остановившись пере­вести дух, старик услышал осторожный шепот, смех и поце­луи, которые доносились сейчас из-за забора, где под бере­зами стояла беседка. Он узнал смех, своей дочери Марины и закипел гневом. В саду было темно, но сквозь про­светы прясла можно было рассмотреть -что-то темное, шеве­лившееся в беседке.

Одним прыжком поп очутился в саду и потом в беседке.

—    А, так ты вот как платишь за чужую хлеб-соль?! — кри­чал старик, медведем наседая на попятившегося перед ним мо­лодого человека.

Завязалась отчаянная борьба, а через минуту поп Андрон сидел верхом на Федьке Ремянникове и молотил его своими ку­лачищами по чем попало. Поповна сначала прижалась в угол беседки и взвизгнула, а потом, как коза, перепрыгнула через боровшихся на полу и была такова: в саду мелькнула только ее тень.

—   Отпусти, простоволосый черт! Эк насел! — взмолился, наконец, Ремянников, напрасно защищая свое лицо от попов­ских кулаков обеими руками.— Будет тебе, дьявол.

—   Не пущу!!! — ревел старик, продолжая обрабатывать свою жертву.— У меня одна дочь-то, татарская твоя образина! Извел бы ты ее, пес, так куда я с ней?., а?.. Я там в фильки играю с заседателем, сном дела не знаю, а ты вон что при­думал…

—   Перестань, говорят. Я женюсь на твоей Марине!

—  Ты… ты женишься на моей дочери?! Да кто ты таков есть человек?., а?.. Ну, говори, пропащая башка!

—   Я при Евграфе Павлыче состою… место даст. Отпусти, говорят,— хрипел Федька, изнемогая под расходившимся ПОПОМ.

—  Никогда этого не будет, чтобы я отдал свою Марину за катаевского прихвостня!.. Слышал? Ты в медвежатниках у Евграфа-то Павлыча и жену на медведя поведешь. Ах ты, ду­рак, дурак! Так узнай, что за Мариной давно Ключики записа­ны в консистории, сам владыко обещал мне жениха прислать Марине, потому место это наше родовое: я сам Ключики за покойной женой взял и теперь дочери передам. Для кого-ни­будь копил добро-то! Федька, русским тебе языком говорю: выкинь дурь из своей пустой башки, да и девку не мути на­прасно. Ну?..

—  Отпусти, говорят, а насчет Марины, так еще ее надобно самое спросить.

—  Маринкино дело впереди: и ее спросим, а теперь твой ответ. Говори, а то задушу. Не будешь мутить девку?

—   Ну, не буду… Эк привязался!

—   Побожись!

Федька немного было замялся, но поп не на шутку схва­тил его железными ручищами прямо за горло. Нечего делать, пришлось побожиться.

—      Не тронешь девку? — спрашивал поп в последний раз.