Из штрафников в разведку

В определенной мере, как выяснилось, обладал старшина Хоменко и некоей своеобразной тягой к театральному искусству. Когда Миронову выпало проползти добрую сотню метров, имитируя доставку ящика с патронами на передовую, Лешка, как ни старался, назначенный старшиной норматив не выполнил. Хоменко встретил тяжело дышавшего и обливавшегося потом курсанта печальным вздохом и предложил, хлопая ладонью по пригорку:

– Садись, Миронов, отдохни! Перекурим не спеша. А куда спешить? – Старшина ткнул пальцем в куривших в сторонке курсантов и почему-то сбился на украинский, что позволял себе нечасто: – Ось, бачь, лежать хлопци – уси побиты. Ждали-чекалы твои патроны, да так и не дождалися. Усих фашисты поубивалы, тай штыками и покололи. А без патронов хто их оставил? А ты, товарищ Миронов, и оставил. И товарищев своих под смерть подвел… А ну, марш на исходную!

И Алексей, бормоча себе под нос, поплелся на исходную, проклиная и старшину, и дурацкий ящик, наполненный песком, и войну, и все на свете.

«Да он, гад, просто издевается над нами, – злился Лешка, устраивая ящик на плече поудобнее. – Хто хлопцев без патронов оставил? Прямо как дед Никодимыч покойный – тот тоже, помнится, говорил, что это я, мол, геройского красноармейца убил, потому что ящик под патроны кривой сколотил. Дались вам эти ящики! Философы… Всех я, получается, убил. Из-за Лешки Миронова и война началась – больше ведь не из-за кого. Черт, скорей бы уже все это закончилось – и на фронт!»

Отношение к старшине Хоменко у Миронова поменялось сразу и навсегда после того, как Лешка волей случая узнал тайну, о которой и не подозревал никто из курсантов.

Старшина вдруг срочно понадобился командиру роты, и подвернувшегося под руку Миронова отправили на розыски. Алексей побежал в общежитие комсостава, отыскал нужную дверь, постучал. Голос за дверью произнес что-то непонятное – Лешка прикинул, что этот звук можно понимать как разрешение, и толкнул дверь.

Хоменко сидел за столом, на котором стояла почти пустая бутылка водки, а рядом на старой газете лежала разрезанная луковица и надкусанный ломоть черного хлеба. Расстегнутый воротник гимнастерки, взъерошенная прическа и мутный, нехороший взгляд красноречиво свидетельствовали: старшина крепко пьян.

– Товарищ старшина, разрешите обратиться? Там ротный… Вас ищет.

– А-а-а, Миронов… – Старшина замедленно кивнул и вяло махнул ладонью: – Садись, Миронов, посиди со мной… немножко. Пить тебе не дам, а сам выпью. День рождения…

– Так это… – смущенно кашлянул Алексей, – поздравляю! Только ротный там…

– Да пошел он! – Хоменко поморщился и нетвердой рукой вылил в стакан остатки водки, выпил. Шумно выдохнул, неторопливо закурил, невидящим взглядом посмотрел куда-то в угол и почти трезвым голосом негромко сказал: – Да не с чем поздравлять, Миронов. Не у меня – дочке сегодня восемь. Было бы… Валентина, жена, с Оленькой моей в Белоруссии под немцем остались: эвакуироваться не успели. Тетка там у Вали какая-то была… Они под вечер в деревню приехали – эсэсовцы и полицаи, которые из наших. Карательный отряд. Пьяные все. То ли партизаны там убили кого, то ли евреев деревенские прятали – не знаю. В общем, всех согнали в старую конюшню колхозную. Деревянную. И сожгли. Сначала гранатами забросали, а потом из огнеметов. А кто из окошек пытался выпрыгнуть, тех из пулеметов. Всех, понимаешь? Всех баб, дедов старых, старух, детишек… Они кричат, воют – а их из огнеметов! И Оленьку мою… А тетки в деревне тогда не было: в райцентр на базар ходила – за солью. Она-то мне потом и написала обо всем. Как деревню-то сожгли, она вроде к партизанам прибилась – через них и весточку послала. И как только дошла ее бумажка – все удивляюсь… Лучше б, сволочь, затерялась где… Понимаешь, эта дура старая жива, а их нет! Ты знаешь, как горелое мясо человечье пахнет? Ничего вы еще не знаете… Вот на передовую попадете – там поймете. Все, иди, Миронов, нечего тебе тут…

– Так ротному что сказать? – Алексей опасливо покосился на смятую постель в углу комнатенки, на которой лежал небрежно брошенный командирский ремень с портупеей и кобурой. – А хотите, я еще с вами посижу?

Старшина проследил за взглядом Миронова, все понял и пьяно усмехнулся:

– Не бойся, курсант, старшина Хоменко не из таких. Нельзя мне: мне еще надо до ихней вонючей Германии добраться – должок за ними, суками. Не люди они, понимаешь ты?! Крысы поганые! И давить их надо – всех, до самого последнего. Видел плакат – «Папа, убей немца!» называется? Это и мои девчонки кричат – я этот крик и днем, и ночью слышу! Правильно товарищ Эренбург пишет: всех их, тварей, надо… Все, мотай отсюда! Ротному скажи… Не, врать тебе нельзя, а то попадет. А скажи как есть: нажрался, мол, старшина. Перебьется наш капитан. Только про все остальное – молчок! Как человека прошу. Иди, курсант!

Язык за зубами Алексей держать умел – даже ближайшему дружку Мишке Говорову ни словом не обмолвился о том, что видел и слышал в тот вечер в комнате старшины…