Из сердца тьмы (СИ)

Париж оглушил меня буйством звуков и красок. Тихое имение в пригороде притупило эти чувства, и я поистине наслаждалась городской суетой, утомленная однообразной роскошью. Около маленькой булочной играли уличные музыканты. Я кинула в потертую шляпу несколько монет и вновь почувствовала укол тоски. Музыка. Музыка была свободой, глотком свежего воздуха, без которого я не могла жить. Я хотела петь, хотела снова поболтать с Мег в укромном уголке за сценой, спрятавшись от всевидящей строгой мадам Жири. Хотела снова услышать голос своего друга и покровителя в закрытой гримерной с огромным зеркалом. Зеркало вело в другой мир.«Ты познаешь такую жизнь, которой никогда не знала прежде. Ты будешь жить так, как никогда не жила». Слова вкрадчивой колыбельной, которую он пел мне в подземных лабиринтах театра за этим зеркалом, вновь и вновь звучали в моей голове. «Призрак оперы здесь — в твоих мыслях, в твоём сознании». Он был везде. Его голос звучал внутри меня. Я покинула подземелье, но это не имело значения — этот человек владел мной безгранично, безвозвратно. Точка невозврата была пройдена давно — ещё в тот момент, когда я впервые завороженно последовала за ним, не в силах противостоять необъяснимой гипнотической силе, которая подчиняла и вела меня в неизвестность. Он был источником жизненной силы и душой театра. Он был этим театром.

Я не заметила, как ноги машинально понесли меня в направлении оперы, и осознала, где я, только когда дошла до театральной площади. Театр выглядел обыденно — ничто не напоминало об инциденте. Я прищурилась, глядя на афишу. Вечером ставили «Женитьбу Фигаро». Я грустно усмехнулась — в отличие от комедии Моцарта, моя грядущая свадьба почему-то не казалась весёлой. С огромным удовольствием я бы купила билет и вновь окунулась в волшебный мир спектакля, даже сидя в зрительном зале, но через пару часов меня ожидал кучер виконта, чтобы отправиться домой. Я медленно пошла по вымощенной камнем дорожке вокруг здания оперы. Каждый камень, каждый барельеф здесь был родным. Это и был мой родной дом — второй дом после того, как не стало отца. Я притормозила около неприметных дверей на задворках здания. Здесь был вход для персонала — декораторов, портных, поваров, работников сцены. Когда-то мы с Мег подростками сбегали из театра через этот чёрный ход, покупали сладости у уличных торговцев… Казалось, что это было в прошлой жизни. Где сейчас Мег? Наверняка продолжает танцевать в балетной труппе, и наверняка сегодня выйдет на сцену. Возможно, это и к лучшему, что я её не увижу, моя тоска по сцене и без того была невыносимой.

Полукруглые окна цокольного этажа темнели почти на уровне мостовой. Подсобные помещения, кладовые, хранилища со старым реквизитом и позабытыми всеми хламом. Я инстинктивно потянула ручку на себя. Дверь открылась. В глубине души я надеялась, что она заперта, и я просто попрощаюсь с театром и уйду, но… Оглядевшись и убедившись, что вокруг нет никого кроме пары бездомных кошек, я проскользнула внутрь.

«Кристина Дае, очнись, что ты делаешь? Не вороши прошлое, не трогай старые раны, они и так не успели зажить», взывал внутренний голос. Голос был разумен, но я отогнала его и решительно двинулась вперёд. В этих коридорах мы с Мег знали каждый поворот, каждый закоулок. Я вновь на секунду почувствовала себя юной танцовщицей, которая торопится на репетицию, боясь опоздать и получить нагоняй от мадам Жири, и улыбнулась… Но репетиций больше не будет. Я сама не знала, куда и зачем иду, повинуясь непонятному импульсу. Возможно, мне действительно хотелось попрощаться с этими стенами, в которых прошла почти вся жизнь. Я остановилась перед ступеньками, ведущими в подвал и подавила нарастающую тревогу. Это было глупо. Маловероятно, что после разоблачения и того кошмара, который мы все пережили, он до сих пор здесь. Маловероятно, что я когда-либо увижу его снова. От этой мысли становилось тоскливо и тяжело. Придерживая подол юбки, я осторожно спустилась вниз. Здесь всегда хранились старые декорации, и создавалось впечатление, что сюда вообще никто не заходил. Я провела рукой по пыльной поверхности сломанного бутафорского кресла. Кладбище старых спектаклей. Остатки былой роскоши. Вещи, когда-то блиставшие на премьерах, теперь пылятся на задворках театра, забытые всеми. Он тоже оказался на задворках жизни, всеми забытый и преданный, хотя казалось бы, ещё совсем недавно внушал ужас всему театру, владел им словно королевством. Вдруг меня пронзила мысль о том, что я даже не знаю, жив ли он. Об этом не хотелось думать.

В кладовой было темно, на стенах висели пустые холодные светильники, которые было нечем зажечь — у меня не было ни свечей, ни огня. Через маленькие окна под потолком проникал неровный дневной свет, но большая часть подвала была погружена в темноту.