Из разговоров Густава Яноуха с Францем Кафкой

– Вы хотите получить от меня совет. Но я плохой советчик. Для меня дать совет, по сути, всегда значит предать. Совет – трусливое отступление перед будущим, являющимся пробным камнем нашего настоящего. Но проверки боится лишь тот, у кого нечистая совесть. Человек, не выполняющий задачи своего времени. Однако кто совершенно точно знает свою задачу? Никто. Потому у каждого из нас нечистая совесть, от которой хочется убежать – как можно скорее уснув.

* * *

Г. Яноух заметил, что Иоганнес Р. Бехер в одном стихотворении[11] назвал сон дружеским визитом смерти.

– Это верно. Возможно, моя бессонница лишь своего рода страх перед визитером, которому я задолжал свою жизнь.

* * *

В связи с выходом нового номера издаваемого Карлом Краусом[12] журнала «Факел»:

– Он великолепно разделывает журналистов. Только заядлый браконьер может быть таким строгим лесничим.

* * *

О маленьких, блестяще написанных эссе Альфреда Польгара,[13] часто появлявшихся на страницах «Прагер тагблатт»:

– Его фразы так гладки и приятны, что чтение Альфреда Польгара воспринимаешь как своего рода непринужденную светскую беседу и совсем не замечаешь, что на тебя, собственно говоря, влияют и воспитывают тебя. Под лайковыми перчатками формы скрывается твердая, бесстрашная сила содержания. Польгар – маленький, но деятельный маккавеец в стране филистеров.

* * *

Возвращая Яноуху книгу стихотворений Франсиса Жамма;[14]

– Он так трогательно-прост, так счастлив и силен. Жизнь для него – не эпизод между двумя ночами. Он вообще не знает темноты. Он и весь его мир надежно укрыты во всемогущей длани божьей. Как дитя, он обращается к боженьке на «ты», словно к члену своей семьи. Потому он и не стареет.

* * *

По поводу романа Альфреда Д?блина «Три прыжка Ван-Луня»:

– Это большое имя среди новых немецких романистов. Кроме этой его первой книги, я знаю только несколько небольших рассказов и странный любовный роман «Черный занавес». Мне кажется, Д?блин должен воспринимать зримый мир как нечто абсолютно несовершенное, и творчески дополнить этот мир призвано его слово. Это мое впечатление. Но если вы будете внимательно его читать, вы придете к тому же.

* * *

О книге Альфреда Д?блина «Черный занавес, роман о словах и случайностях»:

– Я не понимаю этой книги. Случайностями называют стечение событий, причинность которых неизвестна. Но без причинности нет мира. Поэтому случайности существуют, собственно, не в мире, а лишь здесь. (Кафка дотрагивается левой рукой до лба.) Случайности существуют только в нашей голове, в нашем ограниченном восприятии. Они – отражение границ нашего познания. Борьба против случайности – всегда борьба против нас самих, борьба, в которой мы никогда не можем стать победителями. Но об этом в книге ничего нет.

– Вы, значит, разочаровались в Д?блине?

– В сущности, я разочаровался только в самом себе. Я ожидал чего-то другого, чем то, что он, вероятно, хотел дать. Но упорство моего ожидания так ослепило меня, что я перепрыгивал через страницы и строчки, а к концу – через всю книгу. Поэтому я ничего не могу сказать о книге. Я очень плохой читатель.

* * *

В трех воскресных номерах «Праге? прессе» публиковалось сочинение Франца Блея[15] «Великий литературный зверинец». Автор описывал различных писателей и поэтов как рыб, птиц, кротов, зайцев и т. д. О Кафке было сказано, кроме всего прочего, что он особая птица, питающаяся горькими корнями. О Франце Блее Кафка заметил:

– Это давнишний приятель Макса Брода. Блей – человек огромного ума и остроумия. Когда мы собираемся вместе, мы очень веселимся. Мировая литература дефилирует перед нами в подштанниках. Франц Блей гораздо умнее и значительнее того, что он пишет. И это совершенно естественно, ибо это только запись разговоров. А путь от головы к перу намного длиннее и труднее, нежели путь от головы к языку. Тут многое теряется. Франц Блей – восточный рассказчик историй и анекдотов, по ошибке попавший в Германию.

* * *

О сборнике стихотворений Иоганнеса Р. Бехера:

– Я не понимаю этих стихов. Здесь такой шум и словесная толчея, что никак не уйдешь от себя самого. Слова превращаются не в мосты, а в высокие непреодолимые стены. Все время натыкаешься на форму, так что к содержанию вообще не пробиться. Слова не сгущаются здесь в язык. Это вопль. И только.

* * *

О двух книгах Г.К. Честертона – «Ортодоксия» и «Человек, который был Четвергом»:

– Это так весело, что можно почти поверить, будто он нашел бога.

– Смех для вас признак религиозности?

– Не всегда. Но в такое безбожное время нужно быть веселым. Это наш долг. Когда «Титаник» шел ко дну, его оркестр продолжал играть. Так отчаяние лишается почвы.

– Но судорожная веселость гораздо грустнее, чем открыто выраженная грусть.

– Верно. Но грусть безысходна. А речь идет о надежде, об исходе, о будущем – только об этом. Опасность длится лишь одно маленькое, ограниченное мгновение. За ним – пропасть. Если преодолеешь ее, все станет иначе. Все дело в мгновении. Оно определяет жизнь.

* * *

О Бодлере: