—
Энн встала.
—
— Энн надела плащ.
—
— Нет!
—
— Энн, — сказала ей мать, — идешь ты, в конце концов, или нет? Что это с тобой?
— Ничего, мама. Спокойной ночи. Мы вернемся поздно.
Комната, полная танцующих голубей, взъерошенные перышки, хвосты наотлет. Комната, полная павлинов, полная сияющих глаз и света, а посреди нее кружится, кружится, кружится Энн Лири.
—
— Какой прекрасный вечер! — сказала Энн.
— Ты какая-то странная, — сказал Том.
Музыка вихрем кружила их в полумраке; в потоках песни они плыли, они вырывались на поверхность, они тонули и задыхались, и вновь всплывали, чтобы хватить глоток воздуха, они цеплялись друг за друга, как утопающие, и кружились среди шепота и вздохов, под звуки «Прекрасного Огайо».
Сеси начала напевать. Губы Энн раздвинулись. Зазвучала мелодия.
—
— Не такая, как всегда, — сказал Том.
— Сегодня — не такая.
— Ты не та Энн Лири, которую я знал.
—
— Да, совсем не такая, — сказали шевельнувшиеся губы.
— У меня очень странное ощущение, — сказал Том. — Насчет тебя. — Он кружил Энн, пристально всматриваясь в ее сияющее лицо, отыскивая в ней что-то. — Твои глаза, я не могу их понять.
—
— Ты словно и здесь, и не здесь. — Том бережно повернул ее в одну сторону, затем в другую.
— Да.
— Почему ты пошла со мной?
— Я не хотела, — сказала Энн.
— Тогда почему?
— Меня что-то заставило.
— Что?
— Не знаю. — Голос Энн нервно подрагивал.
—
Они шептались и шуршали, вздымались и падали в полумраке комнаты, в водовороте музыки.
— Но все-таки ты
— Да, — сказала Сеси и Энн.
— Пошли.
Он протанцевал с ней до открытой двери и наружу и увел ее от музыки и людей.
Они забрались в его машину и сели в ней, бок о бок.
— Энн, — сказал Том и взял ее руки своими дрожащими руками. — Энн.
Он произносил ее имя так, словно это и не ее имя, и безотрывно смотрел на ее бледное лицо, заглядывал ей в глаза.
— Было время, когда я тебя любил, и ты это знаешь, — сказал он.
— Знаю.
— Но ты сторонилась, и я боялся, что ты сделаешь мне больно.
— Мы очень молоды, — сказала Энн.
— Нет, я хотела сказать, прости, пожалуйста, — сказала Сеси.
— Не понимаю,
Теплая, как парное молоко, ночь дрожала и переливалась свежим запахом земли, неумолчным шепотом деревьев.
— Я не знаю, — сказала Энн.
— Да нет же, — сказала Сеси, —
Она протянула чужую, неохотную руку, нашла руку Тома, тоже неохотную, и крепко ее сжала.
— А сегодня, — недоуменно сморгнул Том, — тебя и вообще не понять. Сейчас ты одна, а через секунду — совсем другая. Я пригласил тебя сегодня на танцы просто ради старого знакомства. Я ничего такого не имел в виду. А потом, когда мы стояли у колодца, я почувствовал, что ты вдруг стала какой-то другой. В тебе появилось что-то новое, мягкое, что-то… — Он замолк, мучительно подыскивая слово. — Я не знаю, не знаю, как это сказать. Что-то такое с твоим голосом. И я понял, что снова тебя люблю.
— Нет, — сказала Сеси. — Ты любишь меня.
— Но я опять боюсь тебя любить, — сказал Том. — Боюсь, что ты сделаешь мне больно.
— Очень может быть, — сказала Энн.
Энн молчала.
Том чуть придвинулся и тронул ладонью ее щеку.
— Я нашел работу в сотне миль отсюда. Ты будешь по мне скучать?
— Да, — сказали Энн и Сеси.
— Можно, я поцелую тебя на прощание?
— Да, — сказала Сеси прежде, чем Энн успела что-нибудь решить.
Он коснулся губами чужих для Сеси губ. Он поцеловал эти губы, его била дрожь. Энн окаменела.
—
Энн не двигалась.
Том поцеловал ее еще раз.
— Я люблю тебя, — прошептала Сеси. — Я здесь, это меня ты видишь в ее глазах, и я люблю тебя, и буду любить, даже если она не будет.
Том отстранился и взглянул ей в глаза, он выглядел как человек, пробежавший без остановки сто миль.
— Я не понимаю, что происходит. На секунду…
— Да?
— На секунду мне показалось… — Он прикрыл глаза ладонью. — Ладно. Отвезти тебя домой?
— Да, — кивнула Энн Лири. — Пожалуйста.
Том устало тронул с места. Они ехали под рокот и позвякивание машины сквозь совсем еще раннюю, одиннадцать с небольшим, осеннюю ночь, мимо сверкающих лугов и оголенных полей.