Из последней щели

Ночью, предварительно убедившись, что узурпатор и убийца уснул, я зажал нос и снова бросился к Еремею. Еремей, сидя по холостяцкой своей привычке в полном одиночестве, раз за разом надувался и, поднося лапки ко рту, пытался свистнуть. Он еще ничего не знал.

Услышав про струю, Еремей перестал надуваться, обмяк и устало поглядел на меня. Только тут я заметил, как постарел мой верный товарищ за минувшие сутки.

– Что же теперь будет? – спросил Еремей.

– Боюсь, что не будет нас, – честно ответил я.

– Эх, прав был Геннадий, надо было договариваться с Семеновым, – тихо выдохнул он.

– Геннадий был прав, – согласился я.

– Надо собрать тараканов и пойти к Геннадию, – сказал вдруг Еремей.

Эта простая мысль почему-то не пришла мне в голову: очевидно, я уже успел нанюхаться семеновской дряни. Через пять минут, собрав кого можно и зажав носы, мы двинулись в сторону ванной. Делегация получилась солидная: кроме нас с Еремеем и Нюры, пошли Альберт с супругой, его теща и еще пятеро первых встречных тараканов. Кроме того, примкнул к колонне и разбуженный нашим топотом Степан Игнатьич. По дороге ему объяснили, куда идем.

Зашли и за Иосифом, но он идти к Геннадию отказался: лучше, сказал, умру здесь как собака, а к этому семеновскому прихвостню – не пойду. И, сказав, отвернулся очень гордо. Делать нечего, вышли мы от него, в цепочку построились и след в след прокрались в ванную.

Зашли мы за ножку, Еремей на стреме у косяка встал – обещал-таки свистнуть, если что, – а остальные проползли к Геннадию. Сильно исхудавший изгнанник лежал на спине за тазом с тряпками, раскинув лапки. Мы подползли и стали вокруг.

– Ты чего? – спросил наконец Альберт.

– Не мешай медитировать, путник, – мирно ответил Геннадий, продолжая лежать.

– Чего не мешай? – попробовал уточнить Степан Игнатьич, на что Геннадий не ответил, а только скрестил нижние лапки и закатил глаза.

– Слушай, – сказал я тогда, – ты давай быстрее это делай, а то народ ждет.

Геннадий осторожно расплел лапки и перевернулся.

– Говорите, – сухо сказал он, – но короче. Мне еще Вселенную слушать.И постучал по тазу.

Тогда я рассказал ему обо всем, что произошло у нас после Второго Всетараканьего. Геннадий не перебивал, но смотрел отрешенно. Сообщение о ядовитой струе встретил с завидным хладнокровием. Спрошенный совета, рекомендовал самосозерцание и укрепление духа путем стойки на усах, после чего опять закатил глаза.

– А договор? – напомнил я, волнуясь. – Помнишь, ты хотел заключить с Семеновым договор?

– С каким Семеновым? – вежливо, но безразлично спросил Геннадий.

Тогда мы забрали Еремея и быстро побежали вон из ванной.

Развязка приближалась неотвратимо. Наутро по вине высунувшегося из-под колонки Терентия узурпатор залил дрянью все зашкафье, плинтуса, батареи и трубу под раковиной. К вечеру те из нас, которые еще могли что-либо чувствовать, почувствовали, что дело швах.

Ночью, покинув щель, я вышел на стол. Стол был пуст и огромен, полоска лунного света косо лежала на нем. Меня подташнивало. Бескрайняя черная кухня простиралась вокруг – лишь ручка от дверцы шкафа тускло поблескивала над хлебницей.

И тогда я закричал. На крик отовсюду начали сползаться уцелевшие, и сердце мое защемило – разве столько наползло бы нас раньше? Когда приполз Степан Игнатьич – а он всегда приползал последним, – я сказал:

– Разрешите Третий Всетараканий съезд считать открытым.

– Разрешаем, – хором тихо отозвались тараканы.

– Я хочу сказать, – сказал я.

– Скажи, Фома, – подняв лапку, прошептал верный Еремей.

– Тараканы! – сказал я. – Вопрос сегодня один: договор с Семеновым. Буфета не будет. Скандирующей группы не будет. Антресольные, если хотят автономии, могут ее взять хоть сейчас и делать с ней что хотят. Если плинтусные имеют что-нибудь против подраковинных или наоборот – пожалуйста, мы готовы казнить всех. Но сначала, надо договориться с Семеновым.

И мы написали ему письмо, а Степан Игнатьич перевел его: он, пока жил за обоями, выучил человеческий язык. Вот это письмо, от слова до слова:

"Семенов!

Пишут тебе тараканы. Мы живем здесь давно, и вреда от нас никогда не было никакого. Еще ни один человек не был раздавлен, смыт или сожжен тараканом, а если мы иногда едим твой хлеб, то, согласись, это не стало тебе в убыток. Впрочем, если таракан как венец сущего тебе не симпатичен, и ты не хочешь есть с нами за одним столом – то это дело вкуса, и никто не станет неволить тебя: мы согласны столоваться даже под плитой, хотя тебе, Семенов, еще никто не предлагал ужинать в мусорном ведре.

Мы не знаем, за что ты так ненавидишь нас, за что терпели мы и голод, и индивидуальный террор, не говоря уже о мелких житейских неудобствах, – но химическое оружие, Семенов! Ведь оно запрещено даже у вас! Не боишься ли ты, что кто-нибудь из наших доползет до ООН? Тебя осудят, Семенов, – если только какая-нибудь гадина не успеет наложить вето.

Семенов!

Мы хотим мирного сосуществования с различным строем и, не тратя долее слов, предлагаем тебе Большой Договор, текст которого прилагается.

Ждем ответа, как соловьи лета.

Тараканы

Приложение

Большой Договор