Из меди и перьев

И он снова устало положил голову ей на колени. Она неловко перебирала его волосы, а мысли лениво текли, как бы она их ни подгоняла. Она лгунья, да, бесчестная лгунья, он прав. И впервые она солгала ему. После всех тех дней откровенности, когда они говорили все без оглядки, а слова сором слетали с губ, все сплетни и злоба, и мысли. Сегодня она притупит подозрительность лаской, а завтра заставит вернуть все на место, все векселя и бумаги. Чтобы никто никогда не узнал. Обманывать никогда не поздно. Ни его, ни себя и подавно. Она гладила его волосы, вспоминала их ссоры и примирения, и отлично понимала. Никуда она с ним не поедет. Теперь никуда. Свободы, она хотела свободы, а чужая любовь упала на плечи тяжелым грузом. Она и забыла, что любовь – это тяжесть и ноша, и смелости ей не достанет снова на это пойти.

Не сейчас.

И не с ним.

Она задула свечу, и тьма накрыла обоих.

Глава VIII

– Ты пропадаешь целыми днями, отделываешься посланиями через слуг и игнорируешь мое общество! – Микаэль в возмущении хлопнул ладонью по столу; его не удалось задобрить ни вином, ни свежайшей ветчиной с кухни. – И я же еще виноват! Две недели, Эберт, две!

– Я не говорю, что ты виноват, – со вздохом проговорил рыцарь и покачал головой. – Я… я был занят в последние дни, тебе ясно?

Микаэль положил обе руки на стол и наклонился к нему так близко, что будь он хищным зверем, были бы причины для паники. Впрочем, раздраженный южанин, который ворвался в ваши покои и выдает обвинение за обвинением, тоже не самая безопасная вещь на свете.

Эберт отодвинулся.

– Даже когда у тебя на неделе пришли три корабля, приехал Ланс, а отец требовал отчеты за месяц, ты на целый день сбежал со мной к Вороньим шхерам в доки.

– Я не сбежал, – осторожно возразил Эберт, отводя взгляд и тщательно рассматривая заточенное гусиное перо. – У меня там тоже… были дела.

– Мы весь день сидели на мостках, пили вино и ели персики из нашего сада, – выплевывая каждое слово, возмутился южанин. – Не лги мне, благородный ты наш. Был бы я Сольвег, спросил бы, кто она!

По лицу рыцаря пробежала тень, он наклонил голову и, к своему собственному удивлению, сделал вид, что тщательно изучает бумаги.

– О, Боже мой! – услышал он изумленный вздох прямо над ухом. – Я, выходит, пошутил крайне удачно?

Эберт почувствовал острое желание взять дорогую хрустальную чернильницу и вывернуть ее на нахальную физиономию друга.

– Ну же, рассказывай! – он вновь по-хозяйски развалился в кресле. Микаэль глядел на рыцаря с шоком, но уже без желания закатить скандал. – Ты ведь знаешь, что я все равно допытаюсь. Кстати, ты в курсе, что Сольвег попросила меня разузнать, где ты прозябаешь? Заходил к ее отцу накануне. Представляешь, как она удивится, когда узнает, что ее благоверный нашел себе новую пассию? Как ты думаешь, чему она больше удивится – этому или все же тому, что ее жених на самом деле тоже из плоти и крови?

– Все совсем не так, как ты думаешь, – машинально отбился рыцарь самой банальной на свете фразой, но Микаэль улыбнулся.

– Говори, ведь я не отстану.

А рассказывать в общем-то было нечего. Впрочем, что он может рассказать настырному другу, который вздумал поднять его на смех. Что чуть ли не каждый день он бывает у Каи? Что дорога в лагерь Горных домов стала привычным путем, уже не заблудится? Что сидит он там не час и не два, что слушает дни напролет ее речи? Скажи это, откройся, поведай и мигом запишут в глупцы и безумцы, потом не отвертишься. Он знал, как это звучало, да только все было иначе.

Он приходил, Кая встречала его, будто не знала, что явится вновь, смеялась в лицо, говорила, что ему здесь не место. Длинные, почти белые пряди выбивались из узла на ее затылке, каждый день в них вплетала цветы и листочки, не надоело же ей. Пусть Микаэль говорит, что захочет. Он с ней спорил до хрипоты – а она хохотала. Отчего-то хотелось ей доказать, показать, что она не права, что все люди не правы. Что счастье не в смехе и песнях, не в нелепой любви, о которой все врут, не краснеют. Что надо жить, как живется, что дороже нет ничего рассудка и здравого смысла, что отвага порою глупа, все легенды чудны и фальшивы. Она же слушала, как тогда, улыбалась странной улыбкой, ходила, едва приминая траву. Потом доставала свежий хлеб из печи, запеченные яблоки, тушеное мясо с пряными травами, приглашала отужинать. Смотрела, как он, устав от бесконечных слов и упреков, с жадностью ест, а потом говорила сама. Смотрела пристально, прямо в глаза, подперев подбородок худою рукой.

Много сказок ему рассказала. Он не просил, но она говорила – он слушал. Про старые замки, про города под холмами и дев, что в темницах томятся – наверно за дело, а как же иначе, и зачем же этим глупцам вызволять незнакомку. Кая смеялась в ответ, а он спорил, говорил, говорил, должно быть так много не говорил даже в детстве. Только за полночь она его выдворяла из лагеря. И каждый оставался при собственных мыслях. Зачем он ходил к ней, он и не знал. А догадки Микаэля глупы и наивны.