Из книги «РАПОРТ»

Вряд ли смогу я прийти в воодушевление по поводу этого воскресенья. В первую очередь, я кое–где подкрепился при помощи кое–какого кекса. А в остальном я мог бы пожелать себе, чтобы я не пил. Мое мнение всякое воскресенье было отмечено, в смысле, слишком отмечено, питьём. Поскольку я остался трезв, в этот раз у меня не создатся захватывающей прозы; надеюсь, что могу это обещать. Ни женщина, ни девушка, ни бледный восприимчивый юноша не получат случая восхититься строками, занимающимися тем кругом, в который мои шаги привели меня, неожиданным образом. На протяжении всего воскресенья мои шаги оставались шажками. Мои раздумия встречали мои аплодисменты, а теперь я заслышал нечто, и это нечто было колесом Фортуны, каталось вокруг, шелестя в кружениях и мчась с пузыристым посвистом. Кто–то привёл в движение это колесо; этому обстоятельству я был рад, и эта радость была небольшой, короткой, но здоровой. Скучно, но не скучая, я стоял себе, имея приятное чувство замечательного солдатика навытяжку. Я стоял на чём–то мягком и чистом; моя скука была обильна и очень мне нравилась. Когда я скучен страждущей по краткосрочности окружающей среде, для меня это более выгодно, нежели надоедать самому себе. Карточки на пиво и сахар были вынуты из–под прилавка соответственными избранниками. Я счёл пиво приемлемым, предоставив сахару оставить себя в покое. Постепенно во мне проснулось твёрдое убеждение, что я нахожусь в обрамлении лесного праздника. Моя соотносящаяся с этим фактом пропитанность, стало быть, ничуть меня не обманула, так что я осмотрелся по сторонам и с неоспоримой дружелюбностью воспринял весёлости и очаровательности. Как нежеманно, без всякого усилия произношу я это! Приветствуя пришедшую навестить меня воскресную мягкость, я, в то же время, заботился об избежании слишком большого напора этого по сути прекрасного, подобающего ощущения. Вторая пивная контрамарка была сочтена мною уместной. Я купил у девушки выпечки; время от времени колесо Фортуны снова начинало шелестеть; отражающий деревья пруд или омут лежал в ближайшей близи. Музыкальный корпус отыграл своё и возжелал утолить жажду. Пиво в стаканах имело вид, долженствующий его характеризовать. Собачки выпрыгивали из–под дамских подолов; ветви парили над стоящими и лежащими кругом фигурами. Сахарная палочка служила вешалкой для шляп. Набрасывали кольца. Либо крючок улавливал кольцо, либо давал ему улизнуть. Хлеб нарезался на куски. Кто–то сказал: «От колбаски адски хочется пить; дай попью.» Моё довольство не прибавлялось и не убавлялось; полчаса оно оставалось одинаковым. Приблизительно столько времени потребовалось на обозрение праздника. Не всякое наслаждение может или хочет оставаться в рамках. Некоторым, возможно, не по нраву, когда писатель пишет без темперамента, а зритель лишь немного развлечён зрелищем. Тем не менее, говорю я себе, этот набросок неплох.

СЕЛЬСКОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Отходя от нежного отрока, за играми которого я наблюдал, дамы и господа проходили мимо с воскресным спокойствием и непременно так или иначе обращали на него внимание, к которому он был совершенно невнимателен, и, оставляя за спиной туфли, несомые воспитательницей отрока, снабжённые каждая четырьмя пуговками, я отправился в сельскую местность.

«Вы идёте со своеобразной спешкой, вам самому так не кажется?» — обратилась ко мне фигура, сообщившая, что разыскивает беглеца из психиатрической клиники.

На вопрос, кто я такой, я ответил: «Надомник.»

«А где вы живёте?»

Я проворно указал свой адрес.

«И куда вам угодно так нестись?»

«Меня влечёт исключительно пресловутый Жиль де Рец[27], былой феодал, равного которому не видала европейская цивилизация.»

«Когда же жил этот предположительно великий господин?» — было вопросом. Это был осторожный, тихий вопрос. Ответом было: «В средневековье.»

«Чем был он замечателен?»

«Закононепослушанием. Он словно пресытился безобидностью, опирающейся на самообладание. Он некоторым образом дарил ласками детей своих крепостных, и, дабы не предоставить им случая рассказать о том, как милостиво и благосклонно он с ними обращался, отправлял их на тот свет. Можно сказать, что он не уважал чужой собственности, позволял себе перегибы, и, тем не менее, оставался одним из самых образованных людей своей эпохи.»

«А вы, стало быть, вышедший на прогулку, безобидный, держащий в уме феодала, занятый духовностью надомник? В таком случае, желаю приятно развлечься. Я земской охотник, и прошу простить, что вынужден был подвергнуть проверке вашу пригодность к задержанию.»