ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО

Принятое всеми историками – и российскими, и зарубежными – объяснение истоков сталинского антисемитизма представляется более обоснованным и правдоподобным. С самого начала его нелегальной партийной работы, даже в ссылке, Сталину пришлось оказаться в обществе гораздо более образованных, чем он, более эрудированных, более знающих, естественней и прочнее внедрившихся в партийную среду товарищей еврейского происхождения. И Яков Свердлов, и Лев Каменев (Розенфельд), и Филипп (Шая) Голощекин были грамотнее недоучившегося семинариста. А Каменев просто неизмеримо выше. Они относились к нему покровительственно отнюдь не из-за надменности и чувства превосходства, а вполне искренне и с несомненной симпатией. Но нет ничего страшнее для уязвленного самолюбия кавказца, страдающего комплексом неполноценности, да к тому же еще с физическими недостатками (левая рука короче правой, притом лишена свободы движения, два пальца на ноге срослись, лицо обезображено следами перенесенной и плохо излеченной оспы), – нет ничего страшнее для человека этого типа, чем покровительственная снисходительность, готовность помочь и, что хуже всего, реально оказанная помощь (продуктами, одеждой, приютом, деньгами, редактурой вымученных «сочинений»)…

С самого начала борьбы за власть главными соперниками Сталина были евреи: Лев Троцкий, Григорий Зиновьев и Лев Каменев. Евреями же были и ближайшие к этим трем партийные и военные деятели, составлявшие их опору: Михаил Лашевич, Эфраим Склянский и другие, но прежде всего Григорий Сокольников (Бриллиант), бывший адвокат, едва ли не самый блестящий после Троцкого, большевистский вождь, член ЦК, а одно время и кандидат в члены политбюро. Это он подписал печально знаменитый Брестский мир. С равным блеском он командовал армиями и осуществлял денежную реформу. Сталин люто его ненавидел, и неспроста: именно Сокольников в 1926 году с трибуны партийного съезда будет требовать снятия Сталина с поста генерального секретаря. К тому же Зиновьев и Каменев были самыми близкими людьми – в личном плане – к Ленину и Крупской, а Троцкого Ленин считал самым талантливым и перспективным руководящим деятелем, рассчитывая на его помощь в наиболее острых конфликтных ситуациях, которые возникали на кремлевских верхах. Эта ситуация сама по себе была взрывоопасной, и антисемитизм Сталина до поры до времени не проявлялся внешне лишь потому, что абсолютной властью он еще не обладал, а открытый антисемитизм (не завуалированный хотя бы видимостью шутки) был тогда совершенно не в чести в партийных кругах.

Уйдя с поста наркома но делам национальностей и с других правительственных постов, Сталин оказался генеральным секретарем ЦК партии – пост этот тогда никому еще не казался ключевым. Но Сталин метил только на «ключ», и ни на что больше. Для этого ему было нужно стопроцентно надежное «техническое обеспечение», то есть абсолютно преданный и энергичный аппарат, легко ориентирующийся в партийных интригах и склоках и успешно исполняющий предначертания своего вождя. Выбор, видимо, был не слишком велик, если ближайшими к Сталину сотрудниками – его помощниками, по официальной терминологии, – оказались опять-таки четыре еврея: Григорий Каннер, Лев Мехлис, Арон Герценберг и Илья Трайнин, а начальником личной охраны (пост, как все понимают, важнейший) пятый еврей – Карл Паукер. Каннера, Паукера и Герценберга за беспредельно верную службу он впоследствии уничтожит, бездарному и безграмотному, но зато сверхсервильному Мехлису простит все прегрешения (из-за его невежества в декабре 1941 года, в Крыму, куда он был послан Сталиным с неограниченными полномочиями, погибнут десятки тысяч солдат) и оставит его на высоких постах в доказательство отсутствия государственного антисемитизма, а самоучку Трайнина, вообще не имевшего никакого диплома, в 1939 году ни много ни мало возведет в академики, чтобы тот прославлял великого и мудрого Сталина в своих «научных» трудах…

Если не считать вроде бы невинных антисемитских шуточек, которые в узком кругу отпускал Сталин (о них, в частности, рассказывает в позднейшей редакции своих мемуаров сбежавший на Запад еще в двадцатые годы секретарь генсека Борис Бажанов[3]), никаких видимых проявлений сталинского антисемитизма в ту пору никем не замечено. Революционный романтизм-интернационализм еще не был изжит, в различных структурах советской власти процент евреев был еще велик, а число русских, которым антисемитизм был органически чужд, в тех же кругах было огромно. Это вовсе не означает, что антисемитизм вообще не проявлялся вовне в партийно-советских кругах. Иначе М. Горький, обращаясь к Ленину в защиту своего издателя и друга Зиновия Гржебина, не написал бы: «Гржебина травят как собаку или – что еще хуже – как еврея»[4]. Травили Гржебина как еврея не какие-нибудь темные, малограмотные лавочники, а официальные представители советской власти.