ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО

Прозрачнее, чем написал Эренбург в подготовленной для печати книге, сказать было нельзя, – ведь это писалось в первой половине шестидесятых годов, а в 1967 году Эренбурга уже не стало. Но Г. Костырченко, не моргнув глазом, заявляет (Лехаим. 2002. № 12), что в его мемуарах «депортация никоим образом не упомянута». Вот те на!.. А что же это такое – «затея, воистину безумная», что это за «события, которые должны были развернуться дальше» (то есть после подписания коллективного письма знаменитыми евреями) и что это за «дело», которое «замешкалось»? Что именно Сталин хотел сделать, как пишет Эренбург, но не успел? Г. Костырченко поверил бы, что речь идет о депортации, только если бы Эренбург употребил впрямую само это слово. Хотел бы я посмотреть, как он сам его бы употребил в каком угодно смысле в шестидесятые годы!

Ни Костырченко, ни Солженицын (между ними – полное единство) ни за что не хотят понять трагизма того поистине смертельного хода, на который пошел Эренбург.

Он, оказывается, лишь «сперва не подписывал» (курсив мой. – А. В.) и вообще проявил «непревзойденную изворотливость» (Солженицын, т. 2, с. 409). Так комментирует непререкаемый Верховный Судья рискованнейший и мужественный поступок Эренбурга.

Илью Григорьевича, как известно, многие не любят и многие порицают. Я тоже не отношусь к числу его слепых апологетов: немало отнюдь не лестных слов в его адрес читатель найдет и на этих страницах. Но книга моя посвящена не Эренбургу – здесь не место обсуждать ни его творчество, ни его судьбу. Скажу лишь, что даже самые категоричные и безжалостные к нему критики никогда не посягали хотя бы на одну страницу его жизни – военную, хорошо зная, какую роль сыграла для армии и для всей страны его неутомимая публицистика тех лет. Но – вот оценка этой публицистики Солженицыным («сдержать писательскую страсть», как он вроде бы старался, – см.: Московские новости. 2002. № 50. С. 20 – ему явно не удалось): «Илье Эренбургу ‹…› дано было «добро» сквозь всю войну поддерживать и распалять ненависть к немцам. ‹…› Эренбург отгремел главным трубадуром всей той войны ‹…› и лишь в самом конце был осажен» (т. 2, с. 349). Надо же, чтобы злоба до такой степени застлала глаза…

75. Полностью, а не в отрывках, впервые опубликовано в переводе на французский. См.: Berard Ewa. La vie tumultueuse d'llya Ehrenbourg. Paris, 1991. P. 298-299.

76. АП РФ. Ф. 3. On. 32. Д. 17. Л. 100.

77. Там же.

78. Костырченко Г. Цит. соч. С. 681.

79. Там же. С. 748.

80. Веauvоiг Simоne de. La Force des choses. Paris, 1963. P. 347.

To же самое говорил Эренбург и Эстер Маркиш. Он объяснял это тем, что «письмо напоминает призыв к погрому – даже не завуалированный. Речь идет ‹…› о коллективной ответственности за преступления убийц в белых халатах. ‹…› Гнев советского народа справедлив и неудержим, но, поскольку подавляющее большинство евреев истинные советские патриоты и их необходимо защитить, гарантировать их безопасность, видные деятели еврейской национальности просят партию и правительство поместить советских евреев в «безопасные условия» Восточной Сибири.». См.: Маркиш Эстер. Столь долгое возвращение. Тель-Авив, 1989. С. 305-307.

81. Русское воскресение. 1991. № 3 и Московский трактир. 1991. № 1.

82. Независимая газета. 1993. 4 апреля. С. 5.

83. Paпопорт Я. Л. На рубеже двух эпох. М., 1988. По рассказам, которые я слышал в Израиле, тот же вопрос (о дыхании Чейн-Стокса) задал другой следователь Вере Вовси, жене профессора Меера Вовси, арестованного по делу врачей, – кузена Михоэлса.

ИЗБАВЛЕНИЕ

ИЗБАВЛЕНИЕ

Нетрудно было догадаться: первые зримые последствия перемен в Кремле коснутся судьбы арестованных врачей и вообще всего апокалиптического проекта, получившего впоследствии условное название «Второй Холокост». Так оно и случилось, хотя и не сразу: впрочем, интервал в несколько дней или даже в несколько недель для неповоротливого и скрипучего советского механизма кажется ничтожным.

Журнал «Крокодил», готовивший свои материалы заблаговременно и не имевший возможности перестроиться на ходу, продолжал публиковать антисемитские фельетоны в номерах и за 20, и за 30 марта, но в ежедневных газетах эта тема исчезла напрочь, как будто ее никогда и не было, уже 2 марта, когда тиран еще корчился в конвульсиях. 4 апреля все газеты опубликовали информацию об освобождении врачей-убийц, о том, что признания в совершении несуществующих преступлений у них были вырваны «с применением строжайше запрещенных советским законом методов ведения следствия», и что, наконец, фабрикация этого дела была покушением на нерушимую дружбу братских советских народов.

Еще два дня спустя в той же «Правде» Мнхоэлс был уже назван «честным общественным деятелем», народным артистом СССР, оклеветанным «презренными авантюристами». Очевидность использованных эвфемизмов была столь велика, что ни в каких разъяснениях не нуждалась. Многие на радостях расценили эту публикацию как возврат к политике полного этнического равноправия, к отказу от какой бы то ни было дискриминации по «пятому пункту».