Иванов-48

Иванов теперь читал, не торопясь, успокоенно.

И все равно выдавались часы, когда по коже, как мелкие внезапные звездочки, высыпала нервная сыпь. Вот как вести игру, если сдал такие карты? Полина правильно оценила книжку о машинисте Лунине. В библиотеке сотни таких.

Ночью особенно ясно представлялась Иванову разница между рукописью про председателя сельхозячейки и книжкой про героя-машиниста.

«Перед каждым обедом в общей столовой будем проводить политчас, — это из рукописи, — чтобы из Европы в наши головы никакой чепухи не надуло. Политморсос! Будущее!»

А из книжки: «Тело было ловким, без суетливых, лишних движений. Во время сложной работы руки машиниста мелькали здесь и там, как бы не делая никаких усилий, однако все делалось как надо и в срок или даже гораздо раньше. Быстрый взгляд при этом не пропускал ничего, что делалось кругом, а чуткий слух ловил все звуки».

Прав, прав Шорник: даже меня это не обогащает.

Сказки Кондрата Мизурина, как бы к ним ни относиться, вгоняют в оторопь, не зря за дикость свою отправлены в спецхран, а вот чего ждет от гражданина Иванова гражданин Сергеевич, это не совсем ясно. Ну, скажем, укажу я на Мизурина, что с того? Ничем связь странной рукописи о селе Жулябине с «Легендами и былями» не докажешь. Да и зачем указывать на человека, не имеющего к рукописи никакого отношения? Я-то знаю. Или, скажем, укажу на Петра Павловича Шорника. Какой смысл? Кто поверит, что военный казак мог всерьез заняться тем же селом?

Яркие отсветы будущей Сталинской премии падали на гостиничные стены.

Ох, все еще впереди! Обжигало счастливое чувство. Но вдруг вспоминал — тетрадь. Они же нашли тетрадь! Они нашли ее на почте. Ну ладно, пусть так, любой человек может зайти на почту и что-то там забыть, но в тетради аккуратно перечислены все поездки Иванова в Тайгу, в Томск, в Кемерово. Достаточно взглянуть на штемпели отправления на конвертах (а у них есть конверты) и сопоставить с датами поездок, как все сразу встает на свои места. Приехал Иванов в Тайгу, — и ушел в Москву конверт с главой рукописи. Приехал в Томск, — и в тот же день отправилась в Москву еще одна глава. Никаких чудес. К тому же скотник Ептышев. Ох, поздно он его переименовал, раньше надо было. Имя скотника не раз мелькало в тетради. Там же, кстати, мелькали и другие засветившиеся в рукописи имена. И сюжеты некоторых еще ненаписанных рассказов. Про швейцара из ресторана «Сибирь», например, про драматурга из Москвы, про тучного Абрама, страдавшего от водянки…

29

— Отдохните день-два…

Все-таки сжалился гражданин Сергеевич.

Или сверху приказ наконец поступил такой.

По дороге домой Иванов купил две бутылки «Московской».

Поговорю с Полярником, решил. Есть нам о чем поговорить. Инвалида угощу.

Даже татарку пожалел: она теперь, наверное, и на его пустующую комнату глаз положила. Сперва Полярник подвел татарку — вернулся в славе и блеске при полной Сталинской премии, а теперь он, Иванов, явится. Пока, конечно, без премии, но долго ли ждать? Был убежден, недолго. Главным читателем советских книг является все-таки не Нижняя Тунгуска, не другие библиотекарши или студенты; главным читателем Иванова, конечно, является недремлющий человек с трубкой. Может, уже доставлена телеграмма из Москвы в обком партии. Строгая, резкая телеграмма. Как можно такие страницы, как рукопись о селе Жулябине (ныне Радостное) держать под спудом? Автор указывает на простые решения сложных проблем, почему имя автора еще не названо вслух? Ах, автор скромен? Но ведь так и должно быть. Истинные творцы всегда скромны. Судьбы великих творений определяют не сплетни обывателей, а главный Читатель. Тот, который везде. Он на площадях, и в парках, и в скверах перед вокзалами и дворцами культуры, на барельефах исторических зданий, в кинотеатрах, в конторах. А Полина — только одна из многих. Ей думать не надо. Она о любых текстах отзывается так, как ей, дуре, хочется. А главный Читатель думает не об одной какой-то судьбе, он думает о судьбе всей страны в целом, о ее процветании. Он один знает, кому и когда подать знак. И когда подаст этот знак, огромная хорошо отлаженная система тут же выявит самого скромного и стеснительного творца!

К Филиппычу не пошел.

Дома крикнул с порога:

— Принимайте гостей!

Тетя Аза, татарка, дворничиха, испуганно выглянула из комнаты, ахнула и тут же прикрыла свою дверь. А инвалид Пасюк, опираясь на палку, так и застыл, открыв рот, в коридоре.

— Вы чего дергаетесь? — удивился Иванов.

И увидел сургучную печать на дверях Полярника.

Свежий сургуч, красивый. Официальный, не сорвешь.

Ничего больше не спрашивая, прошел в свою комнату, там зубами рывком сдернул с бутылки картонную крышечку. Глотнул от души и, не глядя, сунул бутылку притопавшему за ним инвалиду.

— Когда?

— Позавчера.

— Полина с ним была?

— Ты что! Ты что! Она с той ночи, когда они тут бой-сражение устроили, в бараке не появлялась. Может, звонила, но не при мне. А нас тут держали безвыходно восемь часов, пока не перетрясли у Полярника каждую книгу. Мешка три книг увезли. И Полярник, хоть и лауреат, не хорохорился.