Иван Тургенев – самый непрочитанный классик

Тургенев аккуратно спрятан в Николая Петровича Кирсанова, потому что и его собственная незаконная дочь от крестьянки долгое время как «терпеливая умница», ласточка в чужом гнезде, как сказано в одном стихотворении в прозе, жила в чужом доме. И этот вечный грех у него всегда на совести. И история с Фенечкой всегда на его памяти. И уж, конечно, ситуация, в которой именно Николаю Петровичу достается в романе все хорошее, тоже подстроена Тургеневым не без тайного умысла. Ведь единственный моральный победитель в романе – это Николай Петрович. Павел Петрович уехал за границу, он абсолютно выжжен, у него нет никаких перспектив. Базаров умер от пореза пальца. Аркадий Николаевич «в галки попал», выгодно женился, хотя и по любви, но по любви глупой, без приключений, без какого-то интереса. Действительно, птенец попал в галки – ничего интересного. Одинцова, тоже одна из любимых тургеневских героинь, замужем без любви, – «но, может быть, доживутся до любви». Один Николай Петрович получает в свое распоряжение Фенечку, Митеньку, прекрасное село, в котором все идет не как надо, и Базаров-то приезжает и говорит: «Как нерационально всё устроено!» Тем не менее эта нерациональность и есть залог всего. Потому что, если там все устроить правильно, по немецкой брошюре, все в тот же день развалится, а там все держится на честном слове, поэтому работает.

Почему же, собственно, Николай Петрович – главный и любимый герой этого странного романа? Почему именно ему достается все? И о чем, собственно говоря, написан этот роман – главный предшественник русского идейного романа вроде «Бесов», вроде «Что делать?» и так далее? Я полагаю, причина, которая заставила Тургенева писать эту книгу, была для 1859–1861 годов, когда роман пишется и печатается, достаточно актуальна. Тогда еще не было понятно, насколько эта русская матрица точно самовоспроизводится. Сейчас даже те политологи, которые никак не желали мириться с ее существованием – ну, например, Швецова, – уже пишут в «Новой газете» открытым текстом, что эта матрица существует и мы пока из нее не выпрыгнули.

Я помню, когда мне приходилось эту четырехтактную схему излагать, лет пять-семь тому назад, когда впервые печатались «ЖД», это вызывало постоянные упреки в механицизме, в фатализме, в других каких-то вещах, в словах, которых я не знаю просто. Но сейчас уже очевидно: русский исторический цикл устроен так, что примерно раз в поколение колесо проворачивается на четверть. И в процессе этого поворота образуется та самая коллизия, о которой впервые сказал Лермонтов – очень любимый, кстати говоря, Тургеневым и герой его прекрасного мемуарного очерка. Лермонтов сказал об этом:

И прах наш с строгостью судьи и гражданина
Потомок оскорбит язвительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом».

Коллизия отцов и детей впервые обозначена здесь. Все русские отцы обречены вступать в жесточайший идейный спор со своими русскими детьми. Не бывает так, чтобы осуществлялась преемственность, всегда щелкает это колесо. Я не знаю, что надо делать, чтобы совпадать со своим сыном идеологически… По-моему, единственный вариант – зачать его в десять лет, тогда эта пропасть будет не так огромна. Но если даже в восемнадцать это у вас получилось или в шестнадцать, то все равно вы окажетесь с ним, ну, не в противофазе, но под углом 90 градусов.

Я хорошо это вижу на примере собственного сына, которому сейчас 13 лет, – и вроде бы у нас прекрасные отношения, но тем не менее насмешка горькая обманутого сына над промотавшимся отцом имеет место постоянно, потому что я решительно не могу ему объяснить, почему работа должна быть высшей ценностью в жизни. Я-то воспитан еще в Советском Союзе, когда так оно и было. Он же, наоборот, считает, что высшей ценностью является культурно и с удовольствием проведенный досуг. И что он получит гораздо больше для своего личностного развития, – теперь он выучил уже и такие слова, – если проведет эти два часа во дворе с гитарой, а не дома с книгой. Спуститься к нему во двор с гитарой для меня неприемлемо, тащить его друзей с гитарами и сажать за книгу точно так же невозможно. И слава Богу еще, думаю я, что в России сейчас нет бурной политической жизни, иначе наш конфликт имел бы политическую окраску.