Иван родил девчонку

— Мама, а хочешь, мы отправимся с тобой на Кассиопею, там сейчас молочные реки выходят из кисельных берегов? Все кассиопейцы точь-в-точь похожи на меня, и ты будешь среди нас самой красивой. Хочешь, мама? — спрашивал малыш.

— Нет, я хочу жить, как все люди, — отвечала мать, продолжая думать о своем. Ну что тут будешь делать!

Малыш разглядывал тайком старую материну фотографию, где мать была снята еще беззаботной и, надо признать, довольно безответственной девушкой, и в его шишковатой голове бродили никем никогда не узнанные мысли.

— Мама, а что надо сделать, чтобы ты стала жить, как все люди? — спросил ребенок как-то.

— Ох, если б можно было все повернуть назад! — вырвалось у нее сокровенное.

— Я помогу тебе, — сказал малыш тихо и твердо. Но мать уже не слышала этих слов.

И все повернулось назад.

Малыш разучился говорить и ходить, он беззаботно гукал и пускал пузыри, лежа в кроватке. Напрасно мать рыдала над ним и умоляла оставить все как есть. Костик стал маленьким и уже не понимал, что от него требуется.

И в одно прекрасное утро женщина проснулась и почувствовала, что начинаются схватки. Кроватка была пуста, полиэтиленовый пакет с новеньким детским приданым лежал на столе.

Женщина попросила соседку вызвать «скорую».

— …Ваш ребенок родился с серьезными отклонениями, и вы не должны так убиваться, что он умер, — сказала ей акушерка через несколько часов.

Но женщина была безутешной.

И все-таки спустя некоторое время она нашла свое счастье. Ей попался самостоятельный, непьющий мужчина, который простил все ошибки молодости. Память о первенце, как ни старалась женщина ее сохранить, постепенно поблекла, словно была навеяна тяжелым сном, а не чем-то реальным.

Лишь одно и осталось: «Уже несколько веков подряд жители Кассиопеи вызывают нас на связь».

Вот только услышать их некому.

ГОРЫНЯ

Старый Федул отродясь не зорил птичьих гнезд. Но тут не устоял. Неизвестная птица, вспорхнув прямо из-под ног старика, затаилась где-то в зарослях, а одно-единственное яйцо удивительно голубого цвета осталось лежать в траве. Оно было какое-то невероятно тяжелое и угловатое.

Чуть не бегом Федул возвратился домой с яйцом за пазухой. Он торопливо согнал с гнезда испуганную наседку, ни секунды не колеблясь, выкинул несколько куриных яиц, освободив место, и на цыпочках вышел из курятника.

Дни ожидания тянулись невыносимо. По нескольку раз на дню, проклиная себя за нетерпение, старик пробирался в курятник, осматривал яйцо через мутную исцарапанную лупу, осторожно скоблил желтым ногтем скорлупу, обнюхивал. А потом мучился от мысли, что своим вмешательством повредил будущему птенцу.

Однажды ночью его разбудил истошный куриный крик и лай забившегося под избу Полкана. «Неужели лиса?» — с тревогой подумал старик, с грохотом врываясь в курятник и волоча по земле белые вязки от кальсон. В воздухе плавали перья.

Федул осветил фонариком гнездо и оторопел. Шесть желтых глаз смотрели на него не мигая. В гнезде что-то шевелилось, поблескивая в свете фонаря. Федул перекрестился и потянулся за топором.

— Уа! — голосами человеческих младенцев запищали три пасти, усеянные мелкими зубами.

И топор остался на месте. Страх исчез, и старик увидел, что вылупившееся только что существо мокрое и дрожит от холода. Оно неумело замахало голыми прозрачными крылышками и доверчиво потянулось к нему всеми тремя головами.

Старик взял корзину с гнездом под мышку и понес в избу. Тщательно завесив окна, он включил свет. В корзине, опираясь на две когтистые лапы и толстый, покрытый чешуей хвост, стоял Змей Горыныч. Вернее, совсем маленький, беспомощный змееныш. Три склоненные набок головки смотрели на старого Федула доверчиво и по-детски.

— Ах ты, сердешные! — изумленно проговорил сроду не имевший детей Федул.

Он оторвал кусок белого, приготовленного на смерть полотна, согрел воды в тазике и просто, как будто ничего удивительного не происходит, позвал: «Горыня, иди сюда!» И, чуть посомневавшись, добавил: «Цып-цып!»

Птенец неуверенно вышагнул из корзины и, переваливаясь, падая на крашеном полу, пошел на зов.

Манная каша пришлась Горыне по вкусу. На другой день Федул отправился за двенадцать верст в сельпо. Он уже давно получал колхозную пенсию, был последним жителем опустевшей деревни, на центральной усадьбе ему выстроили домик, куда Федул собирался переселиться осенью. Набрав кучу продуктов, он зашел в правление, молча подал мятую бумажку секретарше и поспешно вышел. На бумажке было нацарапано: «Переежать отказуюсь». Председатель удивился и рассердился, хотел тотчас же ехать узнавать, в чем дело, да заела текучка.