Иван Опалин

— Сегодня я устроил себе выходной, — колюче парировал его собеседник. — В связи с последними событиями. — Он усмехнулся. — Ни минуты, знаете ли, не сомневался, что вы тогда меня узнали, хотя до того мы виделись бог знает сколько лет назад. Правда, я вас тоже узнал — по шраму. И выражение лица у вас точь-в-точь такое же, как было в детстве.

— Это вряд ли.

— Можете не сомневаться. Я вас хорошо помню. Отец ваш был швейцаром, а вы с лестницы упали — лет в шесть или семь, если не ошибаюсь. И тогда же заполучили свой шрам.

— Я не упал. Меня столкнули дети хозяйки. Им это показалось смешным, а я чуть не погиб. — Опалин прищурился. — Кстати, граф, раз уж у вас такая хорошая память: правда ли, что когда выяснилось, что я не разбился насмерть, ваша родственница графиня Игнатьева сказала: «Удивительно крепкие головы у простого народа», и изволила при этом весело рассмеяться? Моя мать уверяла, будто именно так все и было, и после этого ненавидела графиню до конца своих дней.

Собеседник Опалина нахмурился.

— Послушайте, Иван Григорьевич… Я все понимаю, но, может быть, не стоит? Вы выиграли. Мы проиграли. Удовольствуйтесь же этим, и не надо… не надо мстить тем, кто и так оказался жалким банкротом и все потерял.

— А вы всерьез полагали, что можете выиграть? При таком отношении к людям?

— И поэтому вы считаете себя вправе обращаться с нами еще хуже, чем мы когда-то обращались с вами? На всякий случай, если вы запамятовали — я, милостивый государь, никого с лестницы не сталкивал и над страданиями детей не смеялся. Что же до графини, то можете мне поверить, это совершенно сломленный человек. Она долгое время считала меня мертвым, и когда я вошел в ее комнату в качестве электрика… да, этого момента я никогда не забуду. Почти всех моих близких расстреляли по приказу Троцкого, а я — как я избежал смерти, сам не знаю. И вот я — электрик Родионов, а вы… Вы — важный человек.

— Не говорите ерунды.

— Не буду. — Родионов усмехнулся. — Я, собственно, выпил, хоть и зарекся когда-то прикасаться к спиртному. Вино и водка самым плачевным образом развязывают мне язык. Я начинаю вспоминать, как был кавалергардом, участвовал в скачках и один раз даже дрался на дуэли. Господи, как же давно все это было! Целую эпоху назад…

Опалин внимательно посмотрел на своего странного собеседника и подошел к столу. Так и есть — бутылка водки, на четверть примерно пустая, банка рыбных консервов, батон хлеба.

— Бросайте пить, граф, — сказал Опалин серьезно. — Ничего хорошего из этого не выйдет. — Он поглядел на фотографию на стене. — Ваша лошадь?

— Изольда. Любимая. Была умнее всех людей, которых я знавал, — не исключая и вашего покорного слугу. — Родионов усмехнулся. — Пить, конечно, глупо, но я не удержался. Когда еще представится такой повод…

— Какой еще повод?

— А вы что же, газет не читали?

— Я… м-м… просматривал, кажется. Но ничего особенного не заметил.

— Боже мой, — простонал Родионов, падая в старенькое кресло. — Вот как проходит мирская слава. Там «Правда» на столе… Коротенькая такая заметочка. «Лондонское радио сообщило» и дальше…

Недоумевая, Опалин взял газету и прочитал:

«В Мексике в больнице умер Троцкий от пролома черепа, полученного во время покушения на него одним из лиц его ближайшего окружения».

— Уже несколько дней прошло, а они только сейчас удосужились сообщить. — Родионов встряхнулся. — Канальи, а? Но мне повезло — чинил розетку у одного простого советского гражданина, женатого на французской коммунистке. Квартира в семь комнат, старинная мебель, изумительный фарфор… а уж разговаривал хозяин со мной так, что я сразу вспомнил, как когда-то в подпитии обращался с официантами в ресторанах. У них лежала куча заграничных газет, и тут — ба! Смотрю, статья чуть ли не на полстраницы… И я… — Родионов замялся.

— Выпросили?

— Да нет, какое там! Просто украл. Какой смысл что-то просить у богатых? Заранее ж ясно: ничего не дадут. Только экспроприация! — Лже-электрик встряхнулся. — Ну, я и экспроприировал. На столе, под «Правдой»… впрочем, вы, вероятно, по-французски не понимаете?

— Нет, — ответил Опалин, машинально бросив взгляд на газету, о которой они говорили. И тут он почувствовал, как сердце замерло у него в груди.

Статью сопровождали две фотографии: на одной было изображено орудие убийства, на другой — тот, кто это орудие пустил в ход. И хотя он внешне изменился и, очевидно, был к тому же сильно избит, Опалин сразу же вспомнил, где раньше видел это лицо.

— Я бы понял, если бы его застрелили или зарезали, — объявил Родионов, взявшись за бутылку и наливая себе полную рюмку. — Но ледоруб — в Мексике — это… это даже не знаю что. Впрочем, там, может быть, и лед есть. Как вы думаете? Раз есть ледоруб, должен быть и лед…

— Вам все-таки не стоит пить, — буркнул Опалин, беря газету, чтобы внимательнее рассмотреть фотографии.

— Там написано, что лезвие вошло в череп на семь сантиметров. И, несмотря на это, Троцкий еще дрался со своим убийцей. Вероятно, газетные глупости.

— А убийца — кто он? — спросил Опалин, стараясь говорить как можно более небрежно.