Иван Опалин

Маша покачнулась, повернулась к двери. Но нет. Это не ей. Это конвоирам. Они уходят, а она остается. Остается…

— Садитесь, гражданка Арклина.

На стене — портрет Сталина, под портретом — стол и человек. Маша перевела взгляд, увидела рядом с собой стул, села, положила сумочку на колени и вцепилась в нее, как утопающий — в спасательный круг. Впрочем, в том месте, в котором она находилась, вряд ли что-то могло ее спасти.

— Вы понимаете, где находитесь? — доносится для нее словно издалека.

Она попыталась сосредоточиться. Соседка с торчащими косичками. Звонок… Театр…

— Послушайте, это какая-то ошибка… Мне надо в театр… меня вызвали…

— А ваша соседка любит говорить по телефону, — усмехнулся человек за столом. — Пришлось ее разъединять…

Маша озадаченно моргнула, но в следующее мгновение до нее дошло. Итак, никакого театра не было. Все обман.

— Я не понимаю, зачем…

— Сейчас поймете, Мария Георгиевна. Вас же Мария Георгиевна зовут?

Кивок. А он не такой уж страшный, этот молодой светловолосый капитан в пенсне. Раз выманили из дома, а не пришли арестовывать ночью, может, она зря боится? Может, из нее просто хотят сделать… как это… осведомительницу?..

— Расскажите мне о себе, Мария Георгиевна.

Какой подкупающий бархатный голос. Она сразу же приободрилась — не замечая, что человек за столом пристальнейшим образом следит за ней, по малейшим изменениям в ее лице считывая ее мысли.

— Я работаю в… в балетной канцелярии Большого театра… Живу вместе с теткой Серафимой Петровной, которая тоже в театре…

— В канцелярии? — поинтересовался капитан, хоть и отлично знал, где и кем именно работает Серафима.

— Нет… Она пачечница… то есть пачки для балерин шьет… Не всегда, правда, иногда ей приходится и другую одежду шить… или чинить, например…

— Где и когда вы родились, Мария Георгиевна?

— В Феодосии. Двадцать седьмого июля тысяча девятьсот четырнадцатого года…

— А ваши родители?.. — Капитан завершил фразу многозначительным многоточием, приглашавшим к максимальной откровенности.

— Отец — Георгий Арклин, из крестьян, — заторопилась Маша, — маму звали Александра, но я ее плохо помню… Она умерла, когда мне было три или четыре года.

— Ваш отец из немцев?

— Нет, что вы! Дед был латыш, он женился на русской и перебрался, кажется, под Псков… А отец стал жить в Крыму, потому что у мамы было не очень со здоровьем… легкие, понимаете…

— А Серафима Кускова вам тетка с какой стороны?

— Со стороны мамы, конечно… Они сестры были. Двоюродные…

— Так, так… А ваш отец сейчас где?

— Умер от тифа. Давно…

— В империалистическую войну или гражданскую? — прищурившись, осведомился капитан Смирнов.

— Не помню. Я сама тогда чуть не умерла… совсем маленькая была…

— У вас есть братья или сестры?

— Никого. Брат утонул в детстве, другой брат тоже от тифа умер… нет, от холеры…

— Получается, вы с теткой остались одни?

— Ну… да.

Капитан вздохнул, опустил глаза, просматривая какие-то бумаги.

— Какие у вас отношения с коллегами, Мария Георгиевна?

Вот, начинается. Точно будут вербовать.

— Отношения? Ну… хорошие…

— А вы многих знаете — из тех, кто в театре работает?

— Конечно… Это ведь такая… достаточно замкнутая среда…

— И Вольского Алексея Валерьевича вы знаете?

Сердце у нее оборвалось. Вот, значит, для чего…

— Д-да.

— А Седову Ирину Леонидовну?

— Конеч…

— И вы Арклина Мария Георгиевна, верно? Которая родилась в Феодосии двадцать седьмого июля тысяча девятьсот четырнадцатого года, а умерла от дифтерита в Ялте шестнадцатого марта тысяча девятьсот двадцатого?

И, откинувшись на спинку стула, капитан Смирнов уставился на собеседницу так, словно он всю жизнь мечтал встретить девочку, которая умерла в шесть лет, потом каким-то образом выбралась из могилы, повзрослела, ходя среди живых, и сидела теперь напротив него с пепельными губами и глазами на пол-лица.

— Вы ошиба…

— Ну какие тут могут быть ошибки? — Капитан ткнул пальцем в какую-то выписку, лежащую перед ним на столе. — Арклина Мария, вот, все сходится. И дата рождения та же…

В кабинете наступило молчание.

— По чужим документам живете, гражданка, а это преступление. — Тон капитана стал жестким. — Вы же вовсе не Мария Арклина, а Мария Кускова, незаконная дочь белого генерала Бутурлина, родившаяся в Петербурге весной тысяча девятьсот десятого года. И тетка ваша вовсе не Серафима Кускова, а сестра ее Татьяна. Это не говоря уж о такой мелочи, что никакая она вам не тетка, а родная мать…

Маша вскинула голову.

— Не надо ее сюда приплетать, — низким, просевшим от волнения голосом проговорила она. — Она тут ни при чем… Она ничего плохого не сделала. Она честно работала… всю свою жизнь… не покладая рук…