Иван Грозный

Их собрали под предлогом благословения нового свода законов. С этой формальностью быстро покончено, и, повернувшись к митрополиту, епископам, архимандритам и настоятелям, Иван напоминает им в весьма выспренних выражениях о несчастьях своего детства и бедах своей страны. Московский пожар сделал из него другого человека: «Тогда ужаснулась душа моя и кости во мне затрепетали; дух мой смирился, сердце умилилось. Теперь ненавижу зло и люблю добродетель. От вас требую ревностного наставления, пастыри Христовы, учители царей и вельмож, достойные святители Церкви! Не щадите меня в преступлениях; смело упрекайте мою слабость; гремите Словом Божиим, да жива будет душа моя!» Никто из присутствующих не смеет упрекнуть его ни в чем. Думая, что церемония закончена, священнослужители начинают уходить, но Иван удерживает их. И, к их глубокому изумлению, вручает им документ о реформах, при помощи которых намерен оздоровить деятельность Церкви. Вместе с протопопом Сильвестром и Адашевым он составил сборник из ста статей, который и одобрил этот собор, названный Стоглавым. В них разбираются вопросы монастырского землевладения, недостойного поведения монахов и священников, торговля святынями, ошибки правщиков при переписке священных книг. Многие упреки столь пламенны, что смущают собравшихся: «Есть монахи и попы, принимают духовный сан, чтобы вести веселую жизнь, и разгуливают по селам в свое удовольствие...» «Во всех монастырях настоятели и монахи предаются пьянству, и попы в обычных церквях напиваются до бесчувствия. Во имя Бога, здраво обдумайте сии происшествия...» «Почему не соблюдается запрет вдовым попам и дьяконам быть закрепленными за какой-либо церковью?..»

Священнослужители обещают, что в будущем нравы будут под строгим контролем, а злоупотребления – строго караться. Но возникают другие серьезные вопросы, которые надо решить. Собор приказывает всем православным креститься тремя сложенными вместе перстами (большой палец, указательный и средний), символизирующими Троицу, касаться ими сначала лба, потом груди, правого и левого плеча. Тот, кто поступает иначе, «изменил вере Христовой и отдал себя дьяволу» и проклят будет навеки. Прокляты будут и те, кто пляшет на кладбище в субботу накануне Троицы, прыгает через огонь и веселится в ночь на Ивана Купалу, перед Рождеством и накануне Богоявления, трижды поет «Аллилуйя!» по латинскому обычаю, тогда как православный должен произнести это дважды, добавив: «Слава тебе, Господи!», повторяет непристойные жесты шутов и предается содомскому греху. Последним запрещено входить в церковь. «Распутники, прелюбодеи, те, кто совокупляются с особами своего же пола или животными, занимаются онанизмом, взяточники, разбойники, колдуны и пьяницы никогда не достигнут царства Божия. Они отлучены от Церкви до своего выздоровления».

«Домострой» рекомендовал соблюдать благопристойность при веселии, собор идет дальше: он приговаривает гореть в аду гусляров, тех, кто играет на барабане и трубе, танцует прилюдно, подпрыгивая и хлопая в ладоши, ходит с учеными медведями, собаками или птицами, играет в шахматы, а также тех, кто осмеливается сбрить бороду и усы, носит заморскую одежду. «Священные правила запрещают православным христианам брить бороду и усы, – решает собор. – Это латинская ересь... Этот обычай ввел император-еретик Константин Кабаллинос;[3] все знают, что он стриг бороды своим прислужникам-еретикам. Тех, кто, следуя его примеру и собственным фантазиям, преступит закон, Бог возненавидит, так как создал он вас по своему образу и подобию».

Иконописцы порой подвержены пьянству и воровству. Им приказано стать в будущем «полными смирения, кротости и благочестия» и следовать правилам, изображая «небесное могущество и святых». Они должны готовиться к работе в посте и молитве, придерживаться древних иконописных традиций, размывать краски святой водою и быть не творцами, гордящимися своими произведениями, но смиренными и безымянными исполнителями воли Всевышнего.

Так как переписчики делают слишком много ошибок, копируя тексты Писания, решено прекратить их деятельность и начать печатать книги в Москве типографским способом, воспроизводя самые «правильные». Однако для простого люда ошибка, освященная временем, дороже новейших исправлений, даже если они оправданны. Первый печатный станок, прозванный в народе дьявольской машиной, будет разрушен во время мятежа. К тому же слишком мало священников умеют читать, хотя они знают наизусть устав службы. Иван, страстно увлекающийся чтением, страдает от окружающего невежества. Он добивается от участников собора, что обучение священнослужителей должно быть обязательным. В каждом городе должна быть открыта школа, в которой будут учить письму, чтению, счету, пению, церковным наукам, хорошим манерам и ужасу перед «постыдным содомским грехом». Учителями станут иереи и дьяки, «известные умом и добрыми свойствами».