Иван-чай-сутра

Мужчина кивнул. Захлопнулись дверцы, и «Понтиак» тронулся, покатил по невысокой дамбе, заросшей травами и кустами, скрылся за густыми низкорослыми деревьями и появился уже на другом берегу, серебристый, громоздкий и какой-то нелепый среди глины, кустов и ольхи. Потом уже исчез и не показывался. Стало тихо.

— Ну и что это значит, Птича? — спросил Кир.

Маня пожала плечами.

—  Некайфыдальше ехать, вот и все.

— Как это некайфы! — возмутился Кир.

— Так, — откликнулась Маня, — влом.

— А речка, мельница, лес? — спросил Кир.

— А здесь озеро, — ответила Маня и начала раздеваться.

— Постой, — сказал Кир, — давай уж выберем сначала место.

Взяв рюкзаки, они пошли дальше над водой, занесенной у берега цветочной пыльцой, и в дальнем конце озерца наткнулись на узкую речку, даже скорее ручей, перешли его и двинулись уже по другому берегу озера, под березами остановились, огляделись. Березы были высокие, старые. За ними густела чащоба, — оказалось, что это старый сад, заросший крапивой, бурьяном, хмелем. Позже Кир отыскал там и кирпичный фундамент, дырявое ведро, ржавый сломанный плуг, еще что-то… Но прежде чем это случилось, прежде чем они выкупались и развели костер, чтобы запечь в золе вареные яйца, поджарить хлеб с чесноком и заварить чай для второго завтрака по-английски, — прежде всего они высказали друг другу все, что им не терпелось сказать о путешествиях автостопом, чистоте эксперимента и об Уайте. Когда накал спора достиг апогея, Маня извлекла книгу в рдяной обложке и зачитала гексаграмму № 22: «В начале девятка. Украсишь эти пальцы ног. Оставь колесницу и иди пешком. Шестерка вторая. Укрась эту бороду и усы. Девятка третья. Разубранность! Разукрашенность! Вечная стойкость — к счастью! Шестерка четвертая. Разубранность! Белизна! Белый конь— точно летит! Если бы не разбойник, то был бы брак. Шестерка пятая. Убранство в саду на холме. Связка парчи для подарка…» Но Кир ее не дослушал и, сбросив футболку, штаны, с криком: «Конь в парче белый!» — спустился к воде и нырнул.

— Крейзанутый! — воскликнула Маня, захлопывая книгу Перемен.

Солнце припекало, прожигая крылья стрекоз, над малиновыми шапками иван-чая недвижно стояли июльские облака. Впрочем, Мане эти цветы напоминали пагоды. Сунув «Ицзин» в пакет, она начала раздеваться и тоже пошла купаться.

* * *

Конечно, это озерцо — не священный Ревалсар, где купалась Белочка с бельгийцем, но все же. Здесь никто не появлялся, все млело в полусне, плескалась лениво рыба, на листьях кубышек квакали лягушки, — Маня утверждала, что они квакают то же, что и тысячи полторы лет назад в водах далекого Индостана, — а вернее в стихах буддийского монаха Саппаки: «Аджакарани-река так прекрасна!»

— Где они тут видят реку? — спрашивал костлявый Кир, успевший за день обгореть на солнце.

— Они тоскуют о ней, — пояснила Маня.

— Вода всюду аш-два-о, — заметил Кир.

— Здесь она стоячая, и ее счастье замерло. Но вперед идет счастье странника, — странствуй же!

— А, начинается…

— «Цветами осыпаны ноги странника, Избавляется он ото всех грехов, омытых потом его странствий, — странствуй же! — продолжала декламировать Маня над крышкой от котелка с подсолнечным маслом и луковой стружкой на рдяных углях. — Кто странствует, добудет себе мед, Добудет сладкий плод удумбары. Взгляни, как безупречно солнце, что странствует, не уставая, — странствуй же!»

— Я буду жить здесь неделю, — предупредил Кир.

— Хорошо, потащимся еще, — согласилась Маня, помешивая золотящийся ароматный лук. Она была настроена весьма миролюбиво. И даже призналась, что ощущает благостные вибрации этого места. Кир скользнул взглядом по ее плечам, потемневшим от воды волосам, бедрам и сказал, что он тоже что-то такое ощущает… но вообще-то посоветовал бы ей одеться, хотя бы рубашку накинуть, он уже, например, обгорел. Да и вряд ли аборигены привычны к нудизму. Здесь все-таки не безбашенная Радуга. Но Маня ответила, что, похоже, эта земля впала в забытье и вряд ли здесь кто-то появится еще. Кир напомнил об Уайте, белом разбойнике «Ицзин», который ей так не понравился и показался в высшей степени подозрительным.

— Ну да, — тут же отозвалась Маня, — куда, спрашивается, он пилил на улетной машине с ободранным боком? И все время сверялся с картой? Явно какой-то левыймэн.

— Патриот, что ли? — улыбнулся Кир, подкидывая топорик и ловя его после оборота в воздухе за ручку.

— Не прикидывайся литловым.

— Да ладно, Птича, — сказал Кир, — нормальный мужик. И совсем и не белый, а рыжий, только выцвел на солнце. У тебя что-то со зрением.

— Сам ты дальтоник! — воскликнула Маня, откидывая с разгоряченной щеки рыжую прядь.

— Ты просто увидела его сквозь свою гексаграмму. А на самом деле он был рыжий, а не белый, мистер Рэд, не Уайт. Промашка вышла!

— До чего все-таки ты любишь стебаться со мной по-всякому и трындить.

— Ага, люблю! — неожиданно согласился Кир и не сумел поймать топорик. Он расплылся в улыбке, глядя на Маню.

* * *

На следующее утро их разбудил треск и рокот мотора.