– Эдак нам до ночи сидеть. Ишь, дрыхнут! – нетерпеливо загомонили казаки.
Нечайка вытянул из кармана зипуна кожаный кисет с турецким табаком и полез под телегу: кинул добрую щепоть в красные ноздри попа. Батюшка шевельнулся, приподнял голову и свирепо зачихал.
Казаки загоготали.
– Христов воскрес, отче!
Никодим чихал долго и натужно, слезы катились в сивую бороду. Отчихавшись, глянул в баклажку, вздохнул.
– Чарочку ба, сыне.
Казаки дружно молвили:
– Поднесем, отче, ступай к нам.
Батюшка на карачках выполз из-под телеги, поднялся, широко зевнул, перекрестил рот и шагнул к казакам. Аркан натянулся и дернул Устимку за аршинный ус. Казака будто вилами кольнули. Охнул, очумело вытаращил глаза, схватился за ус.
– Ай, што?
Небывалый хохот потряс княжье подворье. Шаховской негромко рассмеялся. Ну, народ бедовый, ну, бадяжники!21
Отошел к столу, опустился в дубовое резное кресло. Согнав улыбку с лица, призадумался. Мысли вновь и вновь возвращались к тому, что не давало покоя уже несколько дней.
Чем же ответит Михайла Молчанов? Назовется ли Дмитрием? Вначале, когда прибежал из Москвы в Путивль, он соглашался на самозванство. Что же скажет теперь? Северские города только и ждут появления «чудом спасшегося государя». Время не терпит, пора выступать на Москву, а «царя» все нет и нет. Шуйский же вот-вот двинет войско на Путивль, Елецк и Кромы. И за кем останется победа, один бог ведает. Скорее бы пришел ответ от Молчанова. Шаховской оказался в Путивле три недели назад. Явился опальным князем: Василий Шуйский не простил дружбы с первым самозванцем. Новый царь, опасаясь на Москве крамолы, сослал многих бояр в Северскую Украйну.
Но Шуйский оплошал, сослав своего недруга в Пу-тивль. Город жил милостями Дмитрия Ивановича и кишел бунташным людом. Никто не хотел и слушать о воцарении Шуйского. Угомонить взроптавших попытался было старый воевода Андрей Иваныч Бахтеяров-Ростовский. С паперти соборного храма кричал толпе:
– Православные, киньте воровство и крамолы. Самозванец убит. Присягайте Василию Иванычу Шуйскому!
В ответ же неслось:
– Брешешь, воевода! Жив Дмитрий Иваныч!
Масла в огонь подбросил вновь прибывший воевода Григорий Шаховской. Молвил городу:
– Князь Ростовский – сподручник Шуйского. Ныне оба супротив истинного государя зло умышляют.
И толпа взорвалась:
– Не хотим Шуйского! Побьем изменщиков!
Князя Бахтеярова-Ростовского столкнули с паперти и посекли саблями. Убили путивльских голов Ивана Лов-чикова и Петра Юшкова. Хоромы, дворы, конюшни и амбары пограбили и разорили.
Упиваясь расправой, горланили:
– Айда на дворян и купцов! Айда на приказных!
Шаховской едва утихомирил:
– Путивльские дворяне, купцы и приказные Дмитрию Иванычу крест целовали. Не будет от них тесноты.
Сидел Шаховской, как на пороховой бочке. Обеспокоился:
«Народ удила закусил, волей пьян, день-деньской на площади гомонит. Того гляди всех богатеев перебьет.»
Народного гнева побаивался: не хотелось мужика и холопа от ярма избавлять. Дай волю – на шею сядут. Но не по душе было и Шуйского терпеть. Ежели Мишка Молчанов назовет себя Дмитрием, то народ пойдет за ним. Мишка будет сидеть на троне, а править Русью станет он, Григорий Шаховской.
В этой тщеславной мысли Григорий Петрович давно уже укрепился. Именно он должен стать правителем великой державы. И даже более того: самозванцы не вечны, год-другой – и трон будет свободен. И тогда… и тогда правитель Шаховской венчается на Московское царство.
Взбудораженный и повеселевший, Григорий Петрович поднялся из кресла и вновь подошел к раскрытому оконцу. Во дворе по-прежнему дурачились казаки.
Богатырь Нечайка просил у щербатого кривоглазого Левки Кривца горилки. Тот жадничал.
– Нема, есаул. Пуста баклажка.
– Брешешь, Кривец.
Нечайка сорвал с головы донца меховую трухменку и шагнул к амбарному срубу.
– Ты что?
Нечайка приподнял сруб и сунул шапку под угол. Казаки довольно загутарили:
– Силен, есаул. Тут и впятером не поднять.
Есаул же, посмеиваясь, молвил:
– Либо горилка, либо шапка, Кривец.
Левка подбежал к срубу, схватился за выступы нижнего венца, поднатужился. Казаки подначили:
– Кишка тонка. Полны портки накладешь!
Кривец разогнулся, осерчало глянул на Нечайку.
– Трухменка-то новехонька. Доставай, леший.
Но Нечайка плюхнулся на телегу, достал огниво и медную люльку с насечками, едко задымил.
К амбару подошел могучий чернобородый казак в нарядном цветном кафтане. Донцы и не приметили, как тот появился на воеводском дворе.
– Забижают, друже?
Казак подмигнул Кривцу и легко приподнял сруб.
– Бери свою трухменку.
Донцы ахнули.
– Вот то детина!
– Откель такой выискался?
– Здоров, бисов сын!
Устим Секира вдруг очумело вытаращил глаза.
– Погодь, погодь… Никак нащ атаман… Хлопцы! Да то Иван Болотников!.. Батька, хлопцы!
Секира, ошалел от радости, кинулся к Болотникову.
– Ты, Устимка? – в глазах Ивана Исаевича блеснули слезы.
– Я, батько, я!
Обнялись, да так крепко, что затрещали кости. А тут и Нечайка Бобыль подбежал. Тискали друг друга в объятиях и плакали, не стесняясь слез.
– Батька!.. Друже, родной ты наш!