Иван Болотников Кн.2

На Евдокию-плющиху привалило тепло. Богородские мужики, поглядывали на проклюнувшиеся из-под снега поля, толковали:

– Раненько ныне весна пожаловала. Экое вёдро!

– Евдокия красна – и весна красна.

– Дай-то бы бог… Скоро уж и за сошеньку.

– Сошенька всегда при нас, да вот где жита набраться, – вступил в разговор бобыль Афоня Шмоток. – В сусеках – вошь на аркане да блоха на цепи. Худо, ребятушки.

– Худо, – вздохнул Семейка Назарьев. Округлое прыщеватое лицо его было темнее тучи. Намедни, на Касьяна, пала от бескормицы последняя лошаденка. Вышел утром на двор, а Буланка ноги протянула. Без лошади – пропащее дело, на своем горбу соху не потянешь. Мужик без лошади, что телега без колес.

– Худо, – вторил Карпу шка. Мужичонка квелый, плюгавый, щелбаном свалишь. – У меня жито ишо на Рождество подъели. Надо тиуну кланяться.

– Цепом рыбу удить, – отмахнулся Семейка. – Ныне Калистрат и осьмины не даст.

– Не даст, – поддакнул Афоня, – попридержит хлебушек. Ныне жито в большой цене. Князь на черный день бережет.

– Так ить с голоду помрем, крещеные, – тоскливо протянул Карпушка.

Мужики примолкли, нахохлились, у каждого на душе – горечь полынная. На носу Егорий вешний, а хлеба посевного нет,

В мужичью кручину-беседушку врезался звонкий ребячий голосок:

– Барин едет!

Мужики глянули на дорогу. Вдоль села, покачиваясь в седлах, ехали оружные всадники с саблями и самопалами.

– Уж не князь ли? – всполошились мужики.

Впереди оружных возвышался тяжелый чернобородый

наездник в богатом цветном кафтане.

– Чужой, – молвил Семейка, снимая шапку.

Встречу конникам по мутным лужам бежал деревенский дурачок Евдонька; в разбитых лаптях, драной сермяжке, дырявом войлочном колпаке набекрень; бежал торопко, размахивая березовым веником. Поскользнулся и плюхнулся в лужу, обдав переднего всадника грязью.

Чернобородый побагровел, широкое медное лицо его передернулось. Евдонька поднялся, с блаженной улыбкой вперился в барина, залюбовавшись стоячим козырем нарядного кафтана; по козырю – нити жемчужные, узоры шелковые золотные.

Всадник ожег Евдоньку кнутом. Дурачок заплакал.

– На колени!

Евдонька стоит, шмыгает длинным хрящеватым носом.

– На колени!

Могучий хлесткий удар сбивает Евдоньку с ног, валит в лужу, но в луже Евдоньке лежать не хочется, и он вновь поднимается.

Барин – лютей дьявола.

– Убью, навозное рыло!

Кнут принялся гулять по Евдонькиной спине.

– Не трогал бы христова человека, барин, – отделился от толпы мужиков Семейка. – Немой юрод.

– Не лезь!

Кнут прошелся по спине Семейки, разорвал армяк. Мужик набычился, не отступил.

– Грешно юрода сечь, барин.

Всадник поостыл: блаженные на Руси чтимы: унимая гнев, сунул кнут за голенище красного сафьянного сапога, натянул повод.

– Геть, нищеброды!

Надменный, осанистый, поехал дальше. Мужики вытащили Евдоньку из лужи, уложили подле завалины. Евдонька не шелохнулся.

– Никак преставился, братцы, – перекрестился Кар-пушка.

К мужикам вернулся один из господских послужиль-цев. Кинул несколько серебряных монет.

– Дворянин Прокофий Петрович Ляпунов блаженного полтиной жалует! Пущай новый кафтан справит аль в кабак сбегает.

– Отбегал, – мрачно бросил Семейка.

Послужилец молчаливо глянул на Евдоньку, огрел

плеткой коня и помчался к Ляпунову.

– Ироды! – глухо кинул вслед Семейка.

Мужики озлобленно загалдели:

– Невинного человека загубили. Царю писать!

– Пустое, – отмахнулся Семейка. – У царя Бориса правды не сыщешь, лют он к мужику. Аль не он Юрьев день отнял?

– Где ж тогда правду сыскать? – с отчаянием вопросил Карпушка.

– Правда у бога, а кривда на земле, голуба. Вот и сыщи.

– А может, в бега податься? – молвил Афоня.

– А как словят да кнутьем? – оробел Карпушка.

– Это уж как бог даст. Коль подсобит – не словят. Так ли, Захарыч? – повернулся Семейка к старику Аверьянову.

– Бог-то бог, да сам не будь плох, – степенно отозвался Пахомий. – И бежать надо умеючи.

Пахомий Аверьянов – мужик на селе бывалый. Смолоду утек в Дикое Поле, козаковал, бился с ордынцами, побывал в татарском полоне, бежал, а помирать на старости лет притащился на родимую сторонушку.

Пока мужики судили да рядили, на село нагрянул князь Телятевский. Ехал Андрей Андреевич с одной думкой:

«Мужика ныне и в капкане не удержишь. Уж лучше житом помочь, чем вотчину оголить. Кой прок в пустой ниве?»

Молвил оратаям:

– Прослышал о вашей нужде, мужики. Без хлеба сидите. Ну да не оставлю в беде. Дам вам жита. Сейте с богом!

Мужики рты разинули: в кои-то веки барин задарма хлеб давал! В ноги повалились.

Когда Андрей Андреевич удалился в хоромы, Пахомий задумчиво произнес:

– Ох, неспроста, мужики, щедроты княжьи. Каково-то будет по осени, как хлебушек соберем?

Но мужики наперед не загадывают: житу довольны.

Весна выдалась красная, ядреная, полосы хоть сейчас засевай. Но никто в поле не поехал: ждали Чистого четверга. Вот тогда можно и страду начинать. Свят обычай!