ИВ. Тетралогия (СИ)

Однако прошло еще несколько секунд, а Фернандес почему-то больше не пытался его убить, ярость исчезла из налившихся кровью глаз, и даже губы стали подрагивать, словно чудовищу было смешно. Так и оказалось на самом деле, вернувшись в нормальный человеческий облик, клиент громко захохотал, увидев какой-то юмор в создавшейся ситуации и в этой отчаянной попытке Гаэтана оказать сопротивление. «А ты мне нравишься, Ансело! Я дам тебе шанс. Раз уж ты знал о вампирах и, судя по всему, не разболтал об этом, значит, и дальше станешь помалкивать. Будешь, как и прежде, работать на нас, и далеко не бесплатно. Можешь удвоить свои гонорары или даже утроить их. От тебя же требуется лишь одно — никто и никогда не должен услышать от тебя о нас: ни о том, кто мы, ни что ты для нас делаешь. Запомни: никто и никогда, потому что второго шанса у тебя уже не будет. Умрешь не только ты, но и твоя жена и все, кому ты проговоришься. Поверь, мы обязательно поймем, если ты будешь не слишком скромен», — спокойно проговорило чудовище.

После чего Фернандес приподнял свой котелок, вежливо прощаясь, и исчез за дверью.

Немного придя в себя от свалившихся на его голову происшествий и новых знаний, на следующее же утро Гаэтан отправился в трущобы, где жила семья Петрешку, чтобы потребовать, как тот и обещал, ответы на огромное количество вопросов, распиравших голову адвоката. Он даже не мог точно осознать, рад ли он вообще подобному подарку Лачо. Может, лучше было бы оставаться в неведении? С другой стороны, разве это не унизительно, быть вот так использованным втемную? Кто знает, что вообще мог пожелать от него в будущем этот Фернандес или другие, такие же, как он. А Гаэтан даже не знал бы об этом и не мог отказаться.

Возле лачуги Петрешку столпились несколько зевак, двое жандармов курили у телеги коронера. Нехорошее предчувствие ледяной рукой сжало сердце Гаэтана. Из громкого разговора всезнающих женщин, он понял, что ночью здесь произошло двойное убийство. В кухне-чулане все было перевернуто, на столе — разбросаны остатки еды, недопитое дешевое пойло. Основной версией была бытовая пьянка, когда собутыльники что-то не поделили, а, может, убийца позарился на красавицу Гюли, а Лачо вступился. Вскоре на старых простынях вынесли тела. Судя по странгуляционной борозде, девушка была задушена веревкой. Вслед за ней на телегу небрежно забросили тело Лачо. Лицо его было залито запекшейся кровью, голова разбита, скорее всего, бутылкой.

И тут Гаэтан почувствовал, как волосы на его голове зашевелились. В шею цыгана глубоко был воткнут карандаш. Всем остальным это ни о чем не говорило, разве что подтверждало пьяную драку. Но Гаэтан-то прекрасно понял, что это предупреждение именно ему, оставленное Фернандесом. Очевидно, вампир каким-то образом вычислил или понял, кто мог просветить адвоката, раз уж встречал в конторе Лачо. Вот цыган за это и поплатился, хотя даже не успел ничего рассказать. Понимая, что после увиденного он будет более, чем молчалив, и сделает все, чтобы оградить свою семью от подобных знаний, Гаэтан все же испытывал потребность поделиться ими хоть с кем-нибудь. И тогда он решил завести эту тетрадь, некое подобие дневника. Туда он записывал то новое, что ему удалось почерпнуть из общения со сверхъестественными существами.

Фернандес вновь посетил его через некоторое время и самодовольно поинтересовался, получил ли Гаэтан предупреждение от них, наглядно переданное с помощью не в меру болтливого оборотня. Таким образом, копилка тайных знаний отца пополнилась информацией и об этих существах. Теперь, когда его считали посвященным, вампиры не слишком таились, и с некоторыми из них, как со старыми клиентами, иногда можно было даже осторожно немного пообщаться за бокалом коньяка во время оформления сделки или заказа. Знания о темном мире постепенно собирались в заветную тетрадь, но ее никогда никто не должен был увидеть, по крайней мере, ни при его жизни.

Теперь все встало на свои места и нашло свои объяснения. Эта конспирация отца не казалась мне более чрезмерной и необоснованной. Только сейчас я понимал, каково ему было всю жизнь, по сути, ходить по лезвию ножа, не имея возможность хоть с кем-то поделиться. Думаю, на его месте я тоже сделал бы все, чтобы оградить близких людей от смертельно опасных знаний.

Когда же я собрался уходить, время уже подходило к часу, назначенному мне создателем для встречи, отец смотрел на меня с такой теплотой и одновременно печалью, что у меня мелькнула мысль: «А ведь старик-то совершенно один. Кроме меня, единственного оставшегося ребенка, к тому же, даже нельзя сказать, что живого — у него больше нет никого».