Южный Крест

Возобновить «покушения», начатые на «Рюрике»? Что ж, кроме радости, мог почувствовать Коцебу? Да, ну а дальше старик пишет, чтоб экспедицию поручили Хром-ченке с Этолиным. Разве ж не покажется обидным, что Николай Петрович не вспомнил о нем, о зачинателе поисков, об Отто Коцебу? Конечно, лейтенант Хромченко добрый мореходец. Но можно ли полагать, что ученик (а Василий у него на «Рюрике» в штурманских учениках ходил) уже превзошел учителя? Достоинства морехода Адольфа Этолина он тоже оспаривать не станет. А все же…

Разум, однако, подсказал ему обстоятельство, которое рассеяло обиду: начало похода (увязывая его с действиями английского отряда Джона Франклина в Канаде) Румянцев назначал на 1826 или 1827 годы. Стало быть, на Коцебу он рассчитывать не мог. Раньше лета двадцать шестого года «Предприятие» в России не ждали.

И сразу же отлегло от сердца. А потом простое соображение вселило в него надежду принять все же участие в новом «покушении». Во-первых, Василий Степанович Хромченко не сможет отправиться вовремя: он еще в плавании; кстати, плавает он в Тихом океане на родном «Рюрике», давно проданном компании. Во-вторых, Адольфу Карловичу Этолину тем паче не поспеть к сроку в Ново-Архангельск, ибо он совсем недавно ушел в Россию штурманом лазаревского «Крейсера». В-третьих, «Предприятие» может возвращаться в Кронштадт, ибо конвенция с американцами освобождает от необходимости прозябать в Ново-Архангельске. Смотришь, он и прискачет покамест железо горячо!

Все это промелькнуло в голове Коцебу гораздо скорее, нежели здесь описано. Между тем Матвей Иванович, все еще не успокаиваясь, теребил Чистякова:

— Все лето ходил, говоришь? Так, Петр Егорович?

— Кто?

— Да Крузенштерн, — досадливо объяснил Муравьев. — А директора что? Что Булдаков, Северин, Прокофьев?

— Они, Матвей Иваныч, будто соглашаются. Да и как не согласиться… — лейтенант лукаво сузил глаза, — с одной стороны — слава России, а с другой — две трети денег-то граф Николай Петрович ссужает, а господам компанейским лишь треть приходится!

Коцебу слушал в пол-уха. Он опять стоял у окна. Пейзаж, открывающийся из крепости, казался ему прекрасным.

НЕУДАЧНИК ИЛИ СЧАСТЛИВЕЦ?

А потом охватила тревога: сколько уж раз он был накануне свершения своих надежд, и сколько раз счастье ускользало от него! Ускользало, оставляя горечь в душе и морщины на щеках.

Он гнал эту тревогу. Но она примешивалась ко всему — к незначащим разговорам в кают-компании, к сновидениям, к одиноким думам в капитанской каюте.

Ближе всего он был к свершению своих чаяний на «Рюрике». Потом еще весной 1823 года, когда получил назначение на «Предприятие» и сообщил Румянцеву, что решит, «есть ли возможность в Беринговом проливе обогнуть Ледяной мыс Кука, или нет». И дальше: «Сия мысль меня ныне так неотступно занимает, что почти ни о чем другом думать не могу. Я горю нетерпением быть уже в Севере, где от моих предприятий лишь одна смерть в состоянии меня удержать».

Смерть! Добро бы смерть удержала. А то ведь внезапная перемена начальственных распоряжений…

Костер был разметан дважды. Оставались лишь тлеющие угольки. Угольки в глубине сердца. И вот ветер новых известий раздул их. Пусть правительство не желает решать великий географический вопрос. Но есть на свете Румянцев! Пусть акционеры Российско-Американской компании не слишком-то одержимы жаждой научных подвигов. Но есть на свете Румянцев!

И все же тревога не оставляла его.

Так в тревоге и радости он покинул далекую крепость на острове Ситхе. Пришел на Гаваи. Пересек Южное море. Доброе море, оно прощалось с ним дружески, прибавив еще несколько камушков в коралловое ожерелье открытых им островов. Он открыл острова Римского-Корсакова (Ронгелап) и Эшшольца (Бикини). Потом он плыл у берегов тропической Суматры и — в третий раз — над пучинами Индийского океана; потом перервал форштевнем невидимую ниточку меридиана острова Иль-де-Франс, останавливался у скал Св. Елены, где покоился прах Наполеона, а в июне английский лоцман привел его шлюп на портсмутский рейд. И на всех широтах, в погодливый день и в ненастную ночь, на крутой волне и в озерном спокойствии штиля, горел он тем нетерпением, которое испытывал весной 1817 и весной 1823-го. Теперь же было лето двадцать шестого…

В Портсмуте приехал на корабль секретарь российского посольства. Приехал он из Лондона с поручением от посла князя Ливена.

Поздравив Коцебу с благополучным завершением путешествия (из Англии до Кронштадта для такого моряка путь, мол, пустяковый), чиновник объявил офицерам о кончине императора Александра и передал капитану печатный текст присяги новому императору — Николаю Павловичу.

О «происшествии 14 декабря», о заточении «злодеев»-декабристов в Петропавловскую крепость дипломат умолчал. Посол, его светлость князь Христофор Андреевич, наказывал: «Кто знает, что за офицеры на этом корабле; ходят по всему свету, бог ведает каких мыслей набираются. Неспроста среди мятежников препорядочно флотских оказалось».