Южный Календарь (повесть и рассказы)

– Удачи, – сказал Андрей, нащупал в кармане ключ и подумал, глядя ему вслед: «Что, брат-курилка, обникотинились мы с тобой?» Щелкнул замок, душно выдохнула дверь, подалась вперед занавеска, как бессонная верная рыбачка навстречу вернувшемуся мужу. Матрас все еще лежал на полу, и ночь была точь-в-точь как вчерашняя и даже мохнатый бражник сидел на том же месте на белой стене. Но странно, не было желания поскорее все забыть, как обычно бывает в таких случаях, а напротив, легкая истома все сильнее овладевала им. Андрей переложил постель с пола на кровать, улегся, заложив руки за голову, глядя на полуприкрытую дверь, потом резко поднялся и распахнул ее настежь. Бриз тревожил занавеску, приоткрывал угол, и тогда был виден куст дрока, изнемогающий под бременем цвета. Было тихо, недалеко у рваного берега глуховато раскатывались волны. Только раз по плитам дворика прозвучали чьи-то шаги, и все опять покрыл скрипичный скрип цикад. Белье хранило ее запах, но не табака, а запах увядающих дрока и лаванды, запах консервированного ветра и звездных дорог. Хотелось, чтобы был день, хотелось лежать с ней в шезлонгах у края воды, смотреть на море, в котором позавчера утонул мальчик, и чтобы она, порывшись в сумке, попросила: «Милый, поди купи мне сигарет, ты знаешь каких», и хотелось встать и пойти, увязая в песке, к месту, где продаются сигареты, и купить их…

Перед рассветом он ненадолго задремал и видел во сне, как она ставит свою загорелую ступню на мокрую доску серфа. В утренних сумерках он вышел на улицу и поднялся по ступеням погреба. Цветы дрока покрывали их сплошной дорожкой. Дрок отцветал.

Розовая дымка всходила над постройками. Алексей Михайлович трусцой бежал в степь в майке с надписью «СССР». Белая башня маяка прочно стояла на своем месте, обращенная к морю рядом незрячих окон, блики зари путались в высоких и запутанных сферах фонаря. Чуть сиреневое море широко выбрасывало волны на песчаный пустой пляж. Справа на поверхности озера уже летали три серфа, но ее – черно-желто-белого, цвета дома Романовых, не было.

«Пора, – решил он, спускаясь. – И так уже две кожи сошло» – и стал швырять вещи в сумку. Ветку засохшей лаванды он положил у порога, как оберег.

В поселке у рынка он заглянул в салоны двух такси и выбрал то, где увидел лежащую на бардачке пачку «Честерфилда».

– Что так рано? – спросил водитель. – Только все съезжаются.

– Работа, – сказал Андрей. – Работа.

– Ну да, – согласился тот и потянулся к сигаретам.

Выехали из поселка и покатили по дороге, обсаженной с двух сторон разросшимися акациями. За ними в солнечном золоте пшеницы пестрели красные маки. Водитель покрутил ручку приемника. «Если женщина разлю-юбит, я грустить недолго бу-уду, закурю я сигаре-ету и о ней я позабу-уду» – уверял хриплый и не очень-то счастливый мужской голос из каких-то мохеровых лет.

– Вы как к курящим женщинам относитесь? – неожиданно для самого себя спросил Андрей у водителя.

– Не-а, – безапелляционно протянул водитель, – когда баба курит, это не для меня. Сам вот курю, – он продемонстрировал Андрею дымящуюся сигарету, – но когда баба курит… – Он помотал головой. – Тут у меня строго. Я сразу так: куришь – до зобачення.

Андрею было грустно. Он смотрел, как мелькают акации, смотрел за тем, как дым водительской сигареты вьется в салоне, а потом, добравшись до открытого окна, рассеивается в прозрачном воздухе, и хотелось ему, как тургеневскому персонажу, повторять и повторять: «Все дым». Потом заметил у себя на плече крохотный побуревший цветочек дрока и подумал: «Даже дрок».

– Ну, хорошо, – сказал он. – Вот вы к ним – никак. А они к вам? Вот если, к примеру, она не курит, а вы курите. Вы-то ведь курите? – Ну так и что? – удивился водитель, но было видно, что такой вопрос поставил его в тупик. Левой рукой он снова потянулся к пачке, вытянул новую сигарету и прикурил, чуть склонив голову к огоньку зажигалки и не отрывая глаз от дороги. Немного еще подумал и уклончиво сказал: – Кто их разберет?.. Они, брат, по-другому устроены… У них принципы.

2005

Настенька