Южный Календарь (повесть и рассказы)

К закату Рогозно притихает, успокаиваются деревья и редко прошелестят листами под порывом несмелого вечернего ветерка. Ночная тьма уже крадется по переулкам, и в густых сумерках хлопают калитки, брошенные беззаботными девичьими руками. Девки собираются стайками и, оглашая темную улицу веселым щебетом, спешат на вечерки.

Большая хата в самой середине села чисто выметена, девки, шутливо переговариваясь, сидят и прядут лен, а то затягивают хором песню, и, когда на короткие мгновенья наступает тишина, только прялки, составленные в круг, мерно шуршат узорными колесами. Окошки в светлице все завешены плотным ситцем, чтобы парни не подсматривали и не пугали страшными рожами, на которые были они большие проказники. Как выставят в синем окошке этакую размалеванную харю, такой визг поднимается, что хоть у околицы слышно.

Евдося пристроилась рядом с подружкой Устымкой, и девушки, придвинувшись друг к другу, шептали вполголоса свои нехитрые секреты.

– Повадился до меня один, из-за Буга, – говорила Евдося. – Когда быдло пасу на Куптии, всю дорогу мимо разъезжает, а тут уж стал до отца захаживать да матери в пояс кланяться. – Тут Евдося рассмеялась: – Выточил братцу свистульку такую, что и в Домачеве на базаре не купишь.

– Это бродятинский-то Семен?

– Он, – вздохнула Евдося и умолкла.

Некоторое время было слышно, как поскрипывают деревянные качели прялок под их легкими стопами.

– А ты и не рада?

– Отец и мать за меня пусть радуются, – тряхнула серьгами Евдося. – А только, ей-богу, зря он таскается… И принесла же нелегкая, когда я основу ткала, – продолжила она после небольшого молчания.

Устымка ужаснулась и прижала руки к груди:

– Небось наложила перемоты?

Ведь считалось, что появление постороннего во время снования грозит бедами и может навести на работу досадную порчу.

– Нет, – улыбнулась Евдося, – он, видно, добрый на переход, до солнца досновала, еще и остались клубочки.

– Разве же не люб тебе такой парень? – покачала головой Устымка.

– Да ведь я какая маленькая! Такую ли нужно этакому высоченному. – Евдося снова замолчала, а потом совсем близко нагнулась к подружке и жарко заговорила ей в самое ухо: – Устымка, Устымка, как подумаю, что не приведется повеселиться больше, как представлю, что не кружиться мне в хороводе, так и жизнь кажется немила. За такого пойдешь – и шагу со двора не ступишь, тоска заберет, кручина сгложет!

– Эх, Евдосечка, – потупила очи Устымка, – проспеваешь ты свою долю.

– А иначе жить зачем? – ненадолго задумалась Евдося и огласила широкую светлицу самой беззаботной из своих песен.

Последний день перед Купалой еще пряли, а поутру заскрипели крышки тяжеленных сундуков, и божьему свету явились наряды рукотворной красоты.

Едва сумерки коснулись деревьев и крыш, девки и молодицы, загодя украсившие косы полевыми венками, потянулись к Бугу и собирались около заводи, где под покрывалами согбенных ив темная вода дремала в пологих берегах. Только изредка по воде торопливо пробегал едва уловимый ветерок, возмущая ее червленую гладь, и река колеблющимися волнами тыкалась в выпуклые груди берегов. Между деревьями мелькали светлые пятна женских одеяний и слышались обрывки приглушенного разговора выходивших на поляну женщин.

К самой неподвижной затоке девки натаскали соломы и запалили огонь, окружив его неровным ожерельем. Каждая держала в руке клок, и время от времени то одна, то другая нагибалась к костру, зажигала солому и бросала на воду, уже подведенную поволокой первого тумана. Пучки, ровно снедаемые пламенем, покоились на темной поверхности, озаряя ее трепещущими отражениями, и с протяжным шипением угасали.

Ветер пропал совершенно, ночь прояснилась. Высыпали звезды и легонько заколыхались на спокойной глади реки. В небо скользнула молодая луна и улеглась между ними в черную воду. Все предвкушало миг, когда небеса доверчиво открываются земле, навстречу несмелым надеждам ее обитателей. Природа замерла, но не уснула, и зачарованные люди затихли вместе с ней, внимая свершавшемуся таинству. Над водой было тихо – только соломенные купайла, потрескивая, догорали на ней.

Девки поснимали венки и, присев над водой, осторожно положили их на ее сияющую отблесками поверхность. Венки сбились в стайку, и понемногу их стало разносить течением. В какую сторону поплывет венок, туда и дивчина замуж пойдет, поэтому девушки сосредоточенно следили пока еще невнятное движение своих размокших цветов. Один венок все более отваливался от других и выплыл, покачиваясь, на протоку. Некоторое время он виднелся еще темным кольцом и пропал наконец во мраке противного берега, под навесом пышных зарослей.

Устымка дернула Евдосю за рукав и шепнула:

– Гляди, гляди, за Буг пошел.

Евдося сердито топнула ножкой и отвернулась от реки:

– Мало ли пригожих парней за Бугом!

– Есть и пригожие, – тихо ответила Устымка, – а он добрый.

«Зелено болото, зелено, чего так рано и полегло…» – затянул чей-то печальный голос.

Негромкая песня поплыла над водами, вслед уносимым протокой купайлам.