Юродивая

Волк подошел к собаке, сел рядом с ней на снег около железного ящика, где покоилась Ксения, и завыл. Его вой перекрыл собачий плач. Он надрывал душу. Он винтом, закручиваясь, поднимался в небо и обрушивался оттуда вниз пронзающим живое сердце острием. Вой бился и метался, затихал, мерцал, сходил на нет, вновь рос и ширился, охватывая отчаянием рынок, мир, солнечный яркий день. Почему не слышно выстрелов? Есть только вой. Есть необъятный волчий вой. Плач по ушедшей. Плач по любимой.

Волк выл и выл, задрав морду, и вторила ему рыжая собака, и так невыносим был двойной вой, что Вася Чудной добыл из недр фуфайки еще чинарик и жадно закурил. Эх, спички отсырели. А еще работы много. Пусть собаки ли, волки ли воют. Ну их. Это их всегдашнее дело — выть. А ему надо трудиться. Набросать в железный ящик побольше мусора. Обрывков бумаги, скомканных газет, досок, щепок. И все это поджечь. Что так неутешно воешь, волк?! Или жизнь не дорога… без этой старухи синеглазой?!..

«У-у, у-у, у-у,» — выл волк, и Вася в ослепительном солнечном свете увидел на темени у волка крохотную золотую корону. «Чего ни помстится, ежели накуриться», — тревожно вздохнул мусорщик, зажмурился и потряс головой. Волчиный царь, что ли?.. Как в сказке… Открыл глаза. Волк сидел и выл, обратив серую морду к железному ящику, и из глаз его по шерсти текли крупные слезы.

— Ах ты батюшки! — сказал Вася и перекрестился. — Чудо!.. Куда ни ткни — чудо везде… Ну, зверье, давай огонь зажигать, а то машины приедут, ящики железными клешнями цеплять будут, себе в нутро высыпать, надо успеть… Мой костер в тумане светит… искры гаснут… на лету…

Осторожно обойдя воющего волка, он с трудом зажег сырую холодную спичку, поднес к огню обрывок газеты и бросил пылающую бумагу в железный ящик. И наклонился. И собирал. И мял. И бросал. И еще, и еще. И снова. И вымахнул из железного ящика яркий и светлый огонь — огромный костер получился, горел высоко, гудел, трещал, рассыпал искры. Черный пепел летел по ветру. Оседал на каске и фуфайке мусорщика. Вася высморкался в снег, держа нос двумя пальцами, отер тылом ладони бегущие из глаз слезы и крикнул:

— Гори, гори ясно!.. Упокой, Господи, душу рабы Твоей!

И кричал Вася известные ему молитвы; и выли собака и волк, ни на минуту вой не обрывая, и летел на головы человека и зверей черный, хлопьями, пепел, и горел и гудел костер, вырывалось пламя из железного ящика, буяня, ярясь, танцуя, обнимая Солнце, достигая до неба; и вплывали на рынок через открытые ворота первые торговцы, толкая перед собой на тележках и колясках снедь, и переговаривались между собой:

— Ишь, наш Вася-то Чудной, мусорщик, как славно поработал… Мусору собрал — смерть!.. Аж сжечь не может. Костер как в лесу!.. Как на рыбалке!.. А собаки-то как воют, ужас!.. Одна как на волка похожа… Глядите, мальчишки как издеваются, что к голове пса привязали — золотую фольгу, елочную игрушку!.. Феня, Феня, а не волк ли это?.. Да брось ты, Кира, откуда волк в Армагеддоне!.. Разве солдаты, для шутки, из степей завезут да и бросят…

— А Зимняя Война-то когда кончится, Кланя?..

— Да никогда, Фень, никогда!.. Не понимаешь, что ли!.. Привыкай теперь!.. Примеряйся!..

Пламя горело ровно и мощно. Мусорщик снова закурил: «Табак и завтрак и обед заменяет!..» — и уселся на ящик из-под водки. Волк подошел, уткнул голову Васе в колени. Эх, волчок, пришел взять меня за бочок… Затяжка, еще затяжка. Каска Васи и тяжелая голова волка окурились синим, сизым дымом. Ухнул разрыв, за ним грохнул выстрел, один, второй. Торговки завизжали, присели, спрятались за лари, за прилавки. Одна из пуль попала в рыночные ворота, разнесла старые доски в щепки.

Вася сидел на ящике из-под водки и невозмутимо курил. Пули его не волновали. Он радовался, что успел устроить всесожжение до прихода дьявольских машин. А есть ли на свете Дьявол? Показал бы ему когда-нибудь кто-нибудь этого пройдоху… Вася ни минуты не сомневался в том, что он бы уж Дьявола одолел. Да только никак не набежит он на Дьявола в жизни. А вот другим людям везет. Они его видят воочию. С ним воюют. И даже, бывает, им искушаются. Вася же живет и живет себе спокойно; Божий мир весь раскрыт перед ним, как ладонь.

В воротах появился мальчик. С виду обычный мальчик. В шубейке, в ушанке. Всмотревшись, Вася выронил из пальцев козью ножку. Сквозь мальчика было все видно, как сквозь пустой сосуд. Как сквозь толщу воды — призрачно, тенями и рыбами, колыхался за ним мир. А лицом он был точь-в-точь старуха, сжигаемая нынче Васей Чудным в железном ящике близ ворот.

Ушанка налезала мальчику на лоб. Вспотевшие волосы приклеились к вискам. Шубейка была расстегнута, шарф размотан. Будто долго бежал он, взмок и устал, задохнулся. В руках мальчик держал рамку с натянутыми струнами. Такое Вася видел впервые.

— Это что у тебя?.. Музыка?.. — спросил Вася мальчика, бросая цигарку. — И сыграть можешь?..

Вместо ответа, без слов, мальчик со вспотевшим лбом, в обтерханной ушанке, поднял арфу вверх, повыше, опер ее о плечо и заиграл.