Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем "Список благодеяний "

Вы должны быть в мелодии. Это не просто монолог, это должно быть эффектнее. Тут и начинает публика слушать музыку, когда ты будешь верно ее сопровождать. Тут-то и начнется зарождение новой оперы. Революция в опере будет производиться не в опере, а в драматическом театре. Это уже решено Бергом [415], Хиндемитом [416], Прокофьевым [417], а Малиновская [418]юбкой прикрыла Большой театр, и будет прикрывать, пока не зач/ахн/ет театр или Малиновская. Вот новую оперу будет делать Михайловский театр, Кшенек [419], Хиндемит, Берг, вот кто, а не ВАПМ [420]. И вот это будет настоящий оперный пролетарский театр, а не то что в Большом театре: фижмы новые шьют, возобновляют «Пиковую даму» [421]и строят «народный театр».

/Стенографистке./ Записали? Записали, вот благодарю, первый раз толковую речь записали.

Маржерету: звонок телефона совпадает с музыкой. Вы должны все время слушать музыку, иначе монолог не получится. Вы в хорошем расположении духа, вы распеваете и налетаете на звонок Улялюма, а это вам еще усилило настроение. Мы уложим ваш монолог в первый кусок фокстрота. В определенный фрагмент с началом и концом, потом будет детализация.

Маржерет поет, потому что счастлив.

Маржерет вошел, скользнул по Леле, он рассеянным взглядом увидел ее, но ему нет дела до нее.

«Я покажу сцену из „Гамлета“» — идет спиной, волочит плащ, чтобы было пренебрежение к плащу. Не плащ она показывает, а чтобы плащ небрежно падал, чтобы не было искусственно.

«…сцену из „Гамлета“» — луфт-пауза, потом: «Подождите». Она нервно останавливает его, потом его бегство от «Гамлета». Этой паузой сцена ломается.

«Подождите» — маленькие ходы легато.

«Гамлет». Передала на левую ногу.

«Гильденштерн». Передала на правую ногу.

Переход на: «Что это, эксцентрика?» — очень важен. У Лели негодование, но она свой гнев все копит, копит для роста той сцены (следующей сцены). Здесь встреча двух негодований. Публика должна думать, что тут еще произойдет диалог между ними, зуб за зуб. Она копит, копит эмбрионы гнева и разражается в монологе: «Вы европейский импресарио…» Пока же она стоит, чувствуется, что глаза у нее горят, ноги горят, она стоит на угольях. Она должна быть гневной, волнительной.

«А, это другое!» — форсированно, энергически, он новое наступление делает. Тут сарказм большой.

«Я не умею», «Вы не слушали», «Вы не поняли» — она не отчитывается, а снимает аксессуары. Идет, становится сзади рояля. Стоит, задумавшись стоит в позе Гамлета. Гамлетовские переживания.

«Улялюм, приехал, приехал…» — нервно, на тормозе, он ищет с кем поделиться.

«…/чемпион/ сексуальности…» — Леля идет, становится, как бы загораживая путь. Он хотел уйти, а она уже здесь. Он всегда ее видел издали, а теперь, когда увидел ее в упор, когда увидел нос, рот, тогда: «Кто это?» А когда шлейф увидел — а это шлейф женщины…

Когда он мечется, лучше ей делать ходы медленно.

Маржерет мечется и говорит монолог «Приехал, приехал…» — сам себе. От радости он врос в стену. У него /волнение/. Он плещется волной о ступени лестницы. «Улялюм приехал» — бежит к лестнице. «/Великий Улялюм!/» — бежит к лестнице. «/Бог! Бог!/» — опять к лестнице.

Увидев Лелю, у Маржерета сцена испуга. «Кто вы?» — она поникла головой, она сумрачна, мрачна. Опять начинается.

Улялюм рассказывает сон не Леле, а Маржерету. Тогда это понятнее до нее дойдет.

«Ну, подойди ко мне» — на ее отказ: «Ах, так!..»

«Я схожу сума…» — луфт-пауза, потом: «Улялюм, твой выход!» Точка на этой сцене. Эту фразу Маржерет как будто барбос на цепи лает.

Первый порыв: «Я мечтала о тебе, Париж!»

Второй порыв: «Что нет славы выше…» — это экстаз советской власти, потом — спад, потом: «Я забыла…» — это самое кульминационное место.

Финал.

Фразу «Я была в Москве» надо подогнать так, чтобы она пришлась как раз во время его вопроса.

Пока Леля делает свои /повороты/ на сцене, Консовский бежит на сцену, дает тумака Пшенину.

У Лепельтье-сына ходы европейца из «Последнего решительного». Он поглядывает на Лелю в лорнет, она для него «красотка, красотка», он эротически относится к ней.

«Да, да, мне снятся маркизы…» — в глазах светится огонь революционерки.

«Фонари электрические…» — тут тон Маяковского. Смысл: ток тоже может быть пущен в /ход/.

Когда она это говорит, Лепельтье-сын: «Ого, смелая девушка!». Для вас она только предмет любования.

Агитатор убегает, стоит в том месте, откуда должна появиться полиция, и показывает кулак. Он ведь тоже агент полиции.

Леля, поскольку она актриса, должна с чувством актрисы сказать: «Он причиняет мне боль своей тростью!»

Леля бежит к толпе, кричит. «Бейте, бейте!» Она сама не хочет бить его. Она хочет, чтобы толпа разорвала его.

«Нужна социальная революция!» — Сантиллан подбегает к Леле, закрывает ее спиной, тот же вздерг рук. Объединение происходит. Это все должно прозвучать немножко в стиле традиций Французской революции.

«Я помню, я помню…» — Сантиллан переходит вниз, разговаривает с ткачом, закуривает.