Юрий II Всеволодович

Всякий пир длился три дня, а то и всю седмицу. Случались даже и еще продолжительнее — это пиры свадебные, и гостей такого празднества так и называли: пиряне.

Много дней играли сестрину свадьбу, на которой одних только князей присутствовало больше двух десятков.

Дошла очередь и до старшего сына Константина. Меньшие братья начали его поддразнивать, как делали это всегда при сватовстве сестер:

— Женится медведь на корове, рак на лягушке.

— Родился малешенек, женился глупешенек.

Не то чтобы находили женитьбу стыдной или зряшной, скорее наоборот: зная, что и их этот жребий не минует, присматривались, как улаживаются браки, но пристальное внимание свое прятали за нарочитой грубоватостью.

Сестры обыкновенно очень сердились, даже в рев пускались, а Костя — вправду ли, внарошку ли — остался невозмутимым и даже пошутил:

— От пожара, от потопа, от жены — Боже охрани! — А отцу сказал: — Рано мне женой обзаводиться. Зачем это?

— Эка, рано! Разве ж это рано? Одиннадцать годов скоро, вот так рано! Верхуславу мы сосватали осьми лет всего.

При этих словах отец как-то странно переглянулся с матерью, — видно, сами считали, что рано любимую дочь в чужую семью отдали.

— Как хоть невесту-то зовут? — захотел узнать Костя.

— Мстиславою, — улыбнулась грустная матушка.

— Хм… — сказал Костя.

— Я уж уведомил, что едем свататься, — продолжал отец. — Примерь-ка ожерелье, кое тебе к случаю золотошвеи соделали.

Дорогое шейное украшение было Косте великовато, и оттого его шея казалась особенно тонкой и слабой. Больше возражать он не посмел. Верхняя губа его дернулась, он сглотнул слезы и потупился.

Так стало жалко брата и почему-то страшно за него, что запомнилось на всю жизнь. Когда впоследствии увидали его невесту-ровесницу, и ее стало жалко, испуганную, в жемчужной густой поднизи, спадающей на детский лоб и виски. Лишь через четырнадцать лет родили они с Костей сына Василька, потом еще двоих сыновей, а овдовевши, Мстислава не надолго пережила мужа, всего года на полтора.

Костю, конечно, продолжали дразнить озорства ради, но следующий за ним брат Юрий женился поздно, и отец не пытался ускорить его выбор, а матушки уж и на свете не было к этой поре. Став взрослым и заимев собственных детей, Юрий никак и никогда не нудил их к заключению ранних браков.

Сваты готовились к поездке в Смоленск за невестой. Костя, кручинясь и томясь, уговаривал своего дядьку и брата Гюрги как-нибудь разузнать, что хоть за невесту ему выбрали, но этого никто не знал, а кто знал, молчал, потому как сговор велся, по обыкновению, за глаза.

Увидел он свою будущую супругу на третий лишь день после того, как сваты привезли ее во Владимир.

Отец с матерью встретили новых родственников караваем хлеба с солонкой наверху: хлеб пекли несоленым из-за страшной дороговизны этой приправы, так что каждый едок торовато присаливал себе по вкусу.

— Отведайте, дорогие гости, того и сего, — слышал Костя, а сам шарил глазами по разряженной толпе гостей: где она, которая?

— Хлеб-соль берем, а вас пировать зовем, — отвечала, отщипнув поджаристую корочку пирога, толстая и нарумяненная женка.

Гюрги, растопырив глаза до невозможности, прошептал жениху:

— Глянь, кака писаная, не иначе, она! Красавица, Коськ! Повезло тебе, а?

И Ярослав лобастенький в другое ухо жениху василиском шипит:

— Даже не сомневайся, она! А кто же еще-то?

Костя даже не отмахивался от шутников, головой вертел, как птенец в гнезде, в глазах у него рябило: понаехали боярыни все на одно лицо, все в красном уряжены, брови черны, щеки багровы, глаза рыскучие.

Тысяцкий, муж степенный, сжалился над ним, сказал, что спрятана покамест невеста в дальних покоях дворца, и до венчания глядеть ее, разглядывать не полагается, стыдно сие.

Костя смирился, но ходил как потерянный, в обед вкушать ничего не желал, после обеда не почивал. За два дня похудел, ланиты у него ввалились, глаза тоже ввалились, стали горькими, отчужденными.

И надо бы посочувствовать отроку, но не на смерть же его готовят, а к событию радостному!.. Только матушка одна его понимала, от себя не отпускала, все тихонько убеждала в чем-то, дорожки мокрые на щеках незаметно вытирала. Подолгу он в покоях у нее оставался, а когда выходил, то, казалось, не понимал, что это из-за него такая суматоха во дворце, удивлялся, зачем так много съезжается и съезжается гостей, спрашивал, почему тысяцкий ходит за ним как тень, каждый шаг его следит, и на что столь много прислуги приставлено — свечники, каравайники да какой-то ясельничий?