Юрий Долгорукий

Мая в первый день, в четвертую неделю по Пасхе, при великом стечении народа был освящён новый храм. Степенно и торжественно стояли большие князья: Владимир Всеволодович Мономах с сыновьями, Давид Святославич с сыновьями, Олег Святославич с сыновьями, а за ними - бояре и княжии мужи, ревниво присматривавшиеся, кто одет нарядней. Но нарядными были все, в глазах рябило от цветастых паволок, золотых цепей на груди, окованных светлым серебром ножен мечей и сабель. А о церковном причте и говорить было нечего: в праздничных ризах шествовали иерархи, будто сусальным золотом облитые. Золотым тканьём переливались хоругви, навершия пасторских посохов сверкали камнями-самоцветами.

Всем обильна земля Русская!

После освящения нового храма все Мономаховичи приглашены в хоромы Олега Гориславича - пировать.

Прямо с соборной площади князья отправились на двор к Олегу Святославичу.

Большие князья — Мономах и Святославичи — уселись в голове стола. По правую руку — Мономаховичи, по левую — Давыдовичи и Ольговичи, все по старшинству.

Юрий оказался на середнем месте. Ближе него к голове стола оказались все братья, кроме младшего Андрея.

Дальше, на окольных местах, расселись бояре и мужи, тоже по старшинству своих князей. Тысяцкий Георгий Симонович, бояре Жирослав и Василий, воевода Пётр Тихмень сидели почти на самом краю.

Юрий знал, что пировые старосты рассаживают гостей не по своей прихоти, не по случаю, но по значительности. Так вот как чествуют его, полновластного владетеля Ростова и Суздаля, на великокняжеском пиру — только в середних князьях!

Обиды своей Юрий не показывал, но и веселиться не стал — сидел молча.

Великий князь Владимир Всеволодович Мономах пробыл на пиру недолго. Поднял величальные кубки за хозяина пира, за брата его старейшего Давида Святославича Черниговского, за всех князей русских, единым сердцем собравшихся за этим словом, и тихо удалился.

Во главе стола остались только Святославичи.

Юрий приглядывался к ним, единственным оставшимся на Руси князьям, старшинством в княжеском роде превосходившим Мономаха, и думал, что верно говорили люди: немощны оба, не грозные князья, а тени былого величия. Видно, и вправду отжили своё Святославичи.

Давид - болезненно-рыхлый, одутловатый, мешки под глазами - пробует бодриться, одну за другой поднимает заздравные чаши, но рука дрожит, расплёскивает дорогое греческое вино.

Олег Святославич будто усох, лицо серое, морщинистое, сидит нахохлившись, как старый ворон, только глаза под кустистыми бровями посверкивают зло, пронзительно.

Чаша с вином стояла перед Олегом нетронутая.

К Юрию склонился брат Вячеслав, шепнул на ухо:

— Видать, не жильцы на этом свете Святославичи-то. Нет, не жильцы!

Юрий кивнул, соглашаясь.

Непонятно ему было злое торжество, прозвучавшее в словах брата. Чему радуется? Неужели не понимает, что им, владетелям уделов, падение Святославичей не на пользу? Уйдут Святославичи, и непомерно возвысится великий киевский князь, не останется ему ровни. Все остальные князья не владетелями будут, но безгласными подручниками...

Подумал так Юрий и устыдился. Впервые про себя назвал батюшку отстранённо - «великий князь», как бы отсекая от своих кнйжеских дел.

Грех так думать, грех!

Но прошлого единачества уже не вернуть. Расходились пути стольного Киева и Залесской Руси. Божьим ли предопределением, искушением ли дьявольским, но так уж получалось...

Не гордиться, не перечить великому князю, но помнить, что он, Юрий, в первую очередь владетель Ростова и Суздаля и только во вторую — сын Мономаха...

И ещё одно осталось в памяти после этого пира. Уже в сенях случайно услышал Юрий разговор двух каких-то мизинных князишек. Один спросил, указывая на Юрия:

   - А это кто?

Другой ответил пренебрежительно:

   - Из Ростова. Мономахов сын, Аепин зять...

Даже по имени не назвали!

Оглянулся на Георгия Симоновича, на Василия. Оба насупились, смотрят гневно — обида князю и мужам княжеским обида. Слышали, значит, оскорбительные слова...

Процедил сквозь зубы:

   - Придёт время, будут знать.

   - И трепетать будут, — подхватил Василий. — За тобой, княже, мощь великая!

На следующее утро сошлись князья к старой вышгородской церкви. Отпев молебны, возложили на воз мощи святого Бориса и повезли со свечами и пением. Митрополит с клиром по чину шёл пред гробом, а князья и бояре — позади. Множество людей теснились к гробу, чтобы хоть пальцем прикоснуться к святым мощам. Шествие с трудом пробиралось сквозь толпу. Великокняжеские отроки швыряли по сторонам серебряные монеты, куски парчи.

Гроб поставили в новой церкви и возвратились за мощами святого Глеба. Тем же чином вдругорядь двинулось печальное шествие по вышгородским улицам, и снова отроки бросали в толпу серебро и парчу.

Над гробами святых мучеников совершили литургию и с почётом отнесли мощи в камору, сделанную в церковном строении, - на почитание и вечный покой.

А потом был трёхнедельный пир у великого князя.

Разные пиры видел Юрий, но этот пир поразил его и заставил задуматься.

Бывали почётные пиры, на которых славили дорогих гостей, князей-союзников или заслуженных богатырей.